Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Таким образом, на рубеже 1960-1970-х годов в идейном плане в советском обществе, по крайней мере, в думающей его части, наметилась поляризация. В то время как одна часть социума позитивно воспринимала и сталинскую эпоху, и саму идею социализма – и с этих позиций критиковала брежневский режим или, по крайней мере, испытывала недовольство им, другая часть общества отрицательно относилась и к сталинской системе, и к социализму, который она отождествляла со «сталинизмом» – и с таких позиций критиковала существующий строй, полагая его недостаточно либеральным и недостаточно повёрнутым в сторону Запада. Что ещё хуже для системы, в 1970-е годы в советском обществе начала, как заметил В. Бушин, формироваться мода на антисоветизм – нередко легкий, выражаемый в цинично-бытовой форме, но лиха беда – начало. Рос антисоветизм сразу из трёх источников и имел три составные части. Западнический «тяжёлый» антисоветизм диссиды и «лёгкий» либералов и антисоветизм на религиозной (чаще всего – православной) почве понятны. Однако антисоветизм захватил и часть державно-патриотического лагеря. Как отмечает Ф. Раззаков, «самым страшным было то, что классовое чутьё изменило многим державникам, которые из-за своей ненависти к отдельным большевикам-евреям вроде Троцкого, Каменева, Зиновьева, Ягоды и т. д., стали отождествлять большевизм исключительно с еврейским заговором и взялись петь осанну белогвардейцам» и, добавлю я, монархии и православию. Так на рубеже 1960-1970-х годов наряду с либерально-западнической, по сути буржуазной, появилась ещё одна линия антисоветизма – белогвардейско-монархическая (и это при том, что монархистов среди белых было не более 10 %). Она быстро нашла отражение в кинематографе, где не в лоб, не прямо, но вполне очевидно появились положительные образы белогвардейцев. Речь не о том, что таковых не было в реальности, были и, возможно, побольше, чем у красных (у последних, однако, в отличие от белых, был Проект Будущего – потому, помимо прочего, и победили). Речь о другом – об изменении социокультурной, а если говорить прямо, то классовой тональности в изображении белых, будь то «Бег», «Адъютант его превосходительства» или «Новые приключения неуловимых», где потрясающую песню «Русское поле» поёт белый офицер-красавец в исполнении актёра В. Ивашёва. Словами «Русское поле, я твой тонкий колосок» именно белый офицер фиксирует свою принадлежность русскости. Нетрудно заметить, что изменение тональности в изображении в кинематографе тех, кого на языке официальной идеологи называли «представителями эксплуататорских классов», шло абсолютно в такт с превращением номенклатуры в квазикласс, т. е. по сути в господствующую группу с эксплуататорским потенциалом: бытие определяет сознание!

Уже к концу 1970-х годов идейная («идеологическая») ситуация в стране изменилась. Два примера. Если в конце 1960-х фильм Ю. Озерова «Освобождение» зритель принял «на ура», то его по сути продолжение – фильм «Солдаты свободы» того же режиссёра – был встречен вяло и прохладно. Причём происходило это тогда, когда на Западе постепенно, исподволь начались попытки переписать историю Второй мировой войны, естественно, в неблагоприятном для СССР направлении, и это тут же нашло отражение в западном кинематографе. Действительно, второй фильм Озерова был слабее и ходуль-нее первого, но дело не только в этом – изменился сам зритель, который всё больше требовал лёгкой развлекухи и чтоб с «фигой в кармане» и намёком на лёгкую эротику, как в фильме «Вооружён и очень опасен»; впрочем, первая женская обнажёнка в советском кино появилась в серьёзном фильме – «А зори здесь тихие» (1972 г.). Кстати, советские фильмы с интеллигентской «фигой в кармане» хорошо шли на Западе, хорошо продавались и приносили валюту. Всё это усиливалось переходом советского кино на коммерческие рельсы со всеми вытекающими последствиями, в том числе идеологического порядка. Так вопрос ведомственных, групповых и индивидуальных заработков на лёгкой антисоветчине получил материальную базу. О том, как такое кино воздействует на советского зрителя, организаторы процесса либо не хотели думать, либо, напротив, хорошо это продумали.

Второй пример из другой области. В марте 1978 г. Шолохов написал Брежневу письмо по поводу атаки на русскую культуру зарубежного и внутреннего сионизма. Если в 1972 г. письмо Шолохова быстро возымело своё действие, то спустя шесть лет оно было «спущено на тормозах», а одному из секретарей ЦК КПСС поручили объяснить товарищу Шолохову, что он преувеличивает угрозу. А вот к мыслителям и писателям державно-патриотического толка отношение власти оставалось настороженным.