Бордель на Розенштрассе

«Мы должны с ними поговорить».

«Зачем?»

Я поднимаюсь и стою на подгибающихся ногах. Я не могу понять, что происходит в ее странном, взбалмошном и алчном уме. Но я понимаю, что это так же трудно поддается объяснению, как если бы вы хотели проанализировать восприятие и поведение домашнего животного. Подобно верному псу, она, кажется, может приспособиться к любому хозяину, она ведет себя послушно до тех пор, пока ей удается отвечать на желания и знаки, предназначенные ей. Но теперь я скрываю свои желания из страха потерять ее. Или я уже потерял ее, и она ускользнула от меня к тому, кто более понятен ей? К тому, кто предоставит ей то, что она именует «свободой»? Во время ужина я бросаю подозрительные взгляды вокруг себя, оглядывая сидящих за столом графа Стефаника, Каролину Вакареску и даже славного Эгона Вилке, который вкушает свою порцию с таким восторгом, словно это изысканное блюдо. Алиса весела. Все обращают на нее внимание, все обожают ее. «Вы поднимаете всем нам настроение, дитя мое», — говорит ей фрау Шметтерлинг. С недавнего времени она стала терпимее относиться к Алисе. А не предаст ли меня тем или иным способом фрау Шметтерлинг? В этот вечер я не в центре внимания, хотя веду спокойную и остроумную беседу. Клара держится с достоинством, она не производит впечатления оскорбленной женщины, которая может внушить каждому восприимчивому мужчине смешанное чувство страха, вины, уважения, а иногда и гнева. Мы слишком много пьем. Собравшись все в кровати, мы быстро утомляемся и засыпаем. Я совсем падаю духом. Моя мечта испарилась. Я прихожу в отчаяние от того, что не могу завладеть ею снова. Через некоторое время я освобождаюсь из этого переплетения женских тел и иду спать в комнату Клары. Я беру из ее запасов немного кокаина. Окидывая взором ее книги и ноты, я размышляю, могла бы она любить меня и мог бы я любить ее? Едва ли это отвлечет меня от одержимой страсти к Алисе. Я хотел бы, чтобы все было как прежде. «В Париже, — шепчу я сам себе. — В Париже все уладится и встанет на свои места». Внезапно меня пронзает мысль: «Кто же я такой?» Я — развращенный тип, я погряз в разврате. Я — жертва собственного воображения. Я попал в западню ужасающей мании, бреда, который сам и породил. Когда на рассвете пушки Хольцхаммера начинают вновь обстреливать Майренбург, я все еще бодрствую. Город сотрясается. Он стонет. Снаряды превращают в груду обломков кафе Шмидта, статуи святых Варослава и Ормонда рассыпаются, превращаясь в облако белой пыли. Один за другим обрушиваются отель «Либерти», церкви, соборы и колокольни. Майренбург убивают. Появляется растерянная леди Диана, она с тревогой спрашивает меня, не видел ли я Алису. За Дианой бежит Клара. Видел ли я Алису? Она не могла уйти. Но ее пальто и шляпы нет. Я отправляюсь на поиски. Вокруг падают беспощадные снаряды. Я слышу их жалобный свист и последующий грохот. Я знаю ее церковный приход возле Нусбаумхоффа. Церковь еще цела, хотя большинство рядом стоящих зданий уничтожено. Я прихожу как раз в то время, когда она спускается по широким ступенькам в совершенно неподходящей одежде: домашнем шелковом платье и летнем пальто. Таинственную хрупкость ее лица подчеркивают сгорбленные плечи и беспокойство в глазах. Она замечает меня, подходит ближе, останавливается и бросает взгляд назад, на тех, кто, в свою очередь, вышел из-под готической арки. «Зачем ты пришла сюда?» — спрашиваю я ее. Она дрожит как в лихорадке. Я закутываю ее в свое пальто. «За поддержкой? — задумчиво откликается она. — За верой? Не знаю». Я пытаюсь ее увести на Розенштрассе, но она не двигается с места. «Это на тебя не похоже», — говорю я ей. «Что же?» — отзывается она. «Подвергать себя такому риску». Она хмурит брови. «Я не рисковала. Стрельба началась позже». Я улыбаюсь и облегченно вздыхаю. «Мне нужно оставить тебя, — продолжает она. — Я должна вас всех покинуть. Я должна быть свободной». Я делаю понимающий вид. «Ты ею и будешь. Ты будешь делать все, что захочешь. Но сначала нам надо бежать из Майренбурга и добраться до Парижа. Пойдем!»

«Нет». Она отказывается идти, Я веду себя так, будто имею дело с ребенком. «Ну, хорошо». Я приподнимаю шляпу и спускаюсь по ступеням, чувствуя, что чем-то обидел ее. Я и сам был оскорблен этой ситуацией. Ее растерянность и замешательство заразили и меня. Я останавливаюсь, оборачиваюсь. На меня пристально смотрят ее пустые глаза. «Пойдем, Александра. — Я протягиваю руку. — Я не могу позволить себе предаваться этим губительным бредням. — Или ты идешь со мной, или я покидаю тебя».

«Я хочу, чтобы ты ушел».

Я вновь поднимаюсь по лестнице, с трудом одолевая ступень за ступенью. Грохот снарядов вокруг нас напоминает звучание хора гарпий. «А как же я?» Я все еще надеюсь уговорить ее. «Что же останется мне?»

Она почти презрительно смотрит на меня.

«Любовь и привязанность», — бросает она.