Бордель на Розенштрассе

Мне не удается ничего больше сказать. Под обстрелом вновь рушится Майренбург. Все, из чего сплетались мои мечты, разорвано, и мне некого винить в этом. Катастрофа полная. Она пожимает плечами и присоединяется ко мне. Под вой снарядов мы медленно возвращаемся на Розенштрассе. «Ты мне солгал, — говорит она. — У тебя нет никакой возможности вырваться в Париж».

«Я ее найду», — обещаю я. Если бы только мне удалось удержать Алису возле себя, уберечь ее от всех этих страхов, мы бы вновь обрели душевное спокойствие. Я уверен — она полюбит меня снова. Она увидит меня таким, каков я есть на самом деле, нормальным, благородным человеком. На Розенштрассе все вздыхают с облегчением, когда мы возвращаемся. Алису укладывают в постель. «Это истощение, — говорит леди Диана. — Ведь она еще совсем девочка. Она в шоке». Алиса хотя и бодрствует, но целые сутки лежит почти неподвижно. Мы по очереди ухаживаем за ней. «Не покидай меня, Рикки!» — вскрикивает вдруг она среди ночи. Я беру ее за руку и успокаиваю. Мне кажется, что наилучшая возможность побега — через канализационную систему на Розенштрассе. Некоторые трубы должны проходить под городскими стенами или выходить в подземную реку. Но Александра слаба. Она чахнет. У нее повышенная температура. Клара уверяет, что нет ничего серьезного. Я не доверяю Кларе. Всегда не доверяешь тому, кого обманул.

Несомненно, и я теперь вот умираю. Это тем более вероятно, что Пападакис так охотно выполняет все мои капризы, не отказывая мне ни в вине, ни в чем другом. Он может себе позволить быть щедрым и сострадательным. Здесь никогда не бывает снега, только резкие и яркие голубые, желтые и белые просторы, которые иногда смягчаются дождем или туманом. Из моего окна совсем не видно листвы. Как можно было подарить мне такую красоту, а потом так легко все отнять? Почему город пожелает сделать это? Вот он стоит, в снегу, а разорванные в клочья флаги свисают с уцелевших башенок. Он похож на пленного героя. Майренбург побежден, но Хольцхаммер ведет себя безжалостно, возможно, опасаясь, что уцелевшие от обстрелов здания и памятники будут вызывать в памяти последующих поколений его варварство. Час за часом снаряды обрушиваются на город, который теперь кажется более живым ночью, потому что его огни неугасимы, ломаные очертания еще сохраняют благородство, которое тускнеет при дневном свете. Майренбург красив и мертв. Он издает печальные дребезжащие звуки, стоны; регулярно раздаются раскаты, которые доносятся до нас, — это похоже на торжествующее биение сердец врагов. Если они захватят город теперь, то испытают лишь удовлетворение и изнасилуют существо, которое уже приручила смерть. Он не доставит им никакого удовольствия, он не пошлет им проклятия. Они прокляли себя сами.