Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

О том, что это значит на деле, пишет всегда трезвый и всегда внятный Дэвид Брукс: «Тяготы Иракской войны отнюдь не убедили американцев вернуться к изоляционизму, как это было после Вьетнама. Они по-прежнему верят в идеалы глобализации, но за одним исключением: это — арабский мир. Такую квазирасистскую позицию никто не станет открыто артикулировать, но молчаливое большинство пришло к выводу, что арабские страны не готовы к демократии, не готовы к жизни в современном плюралистическом мире. Поэтому единственный выход — идти вперед, оградившись от них стеной, чтобы не стать опять жертвой агрессивных исламистов».

«В сущности, — пишет Брукс, — это отказ от "доктрины Буша", которая надеялась включить арабские страны в семью мирных демократических народов, настаивая на том, что универсальные ценности не знают никаких исключений».

На этой, прямо скажем, печальной ноте, я хотел бы начать разговор с Борисом Парамоновым.

Я жду от вас, Борис Михайлович, философских комментариев ко всему вышесказанному.

Начнем с Фукуямы. Он, со своим концом истории, сильно, как сказал бы Достоевский, профершпилился, а теперь говорит, что его не так поняли, что он имел в виду нечто другое. В его статье есть смешное место. Он говорит: «Меня нужно понимать, как Маркса, а меня поняли, как Ленина». «Конец истории» — не в смысле силового подталкивания к уже известному итогу, а понимание истории, как эволюционного процесса, осуществляющего уже обозначившиеся тенденции. Фукуяма готов признать, что демократия не есть идеал мусульманского, скажем, мира, но он уверяет, что стремление к материальному достатку, вообще, к благополучию, свойственно всем без исключения людям. А это и есть столбовая дорога истории. Человечество на эту дорогу вступило в эпоху развитых технологий, массового общества и всякой такой штуки; хочешь — не хочешь, а туда же потянет всех, хоть мусульман, хоть китайцев. Конец истории — в смысле итог, сходство с ответом в конце задачника.

Другими словами, он настаивал, как Гегель и Маркс, на том, что история имеет предсказуемый смысл, и, добавлял Фукуяма, смысл этот — что называется, здравый смысл: мимо рта не пронесешь.

На самом деле, и Маркса тут не надо, не говоря о Гегеле, на которого Фукуяма номинально опирается, толкуя о своих началах и концах. У Гегеля понятия «конца» вообще нет. Как и начала. Гегель — это самозамкнутая панлогическая Вселенная. Истории у Гегеля нет, считать его отцом теории развития — недоразумение. Историзм Гегеля глубоко иллюзорен. Тождество исторического и логического у него — это диалектический трюк, tour de force, фокус системотворства.

Пусть вы правы, и у Гегеля нет истории, хотя не думаю, что с вами бы согласился мой университетский профессор философии, но не пора ли нам вернуться из XX века к XXI ?

Простите, не мог удержаться, до того меня раздражает этот фальшивый гегельянец Фукуяма. Тем не менее, я ближе к делу, чем кажется. Эта философская проблематика очень уместно ложится на современную мировую ситуацию. Дело даже не в арабах, не в мусульманах, о которых так страстно написал Дэвид Брукс. Дело в целом, в этой самой глобализации. Таковая требует неких единых стандартов — если и не требует, то предполагает. Но всякий член чаемой сверхсистемы имеет собственную структуру. Как вовлечь ее в эволюционный процесс этой глобализации, которая, действительно, происходит? Совместив структуру и эволюцию, мы получаем революцию. Вот она сейчас и происходит в мировом масштабе. Это не третья мировая война началась, как иногда говорят, идет подлинная мировая революция, которую хотели, но не сумели развернуть большевики. Считать сам факт глобализации залогом и гарантом беспечального будущего — не скажу что преступление, но хуже — ошибка.

Упомянув большевиков, вы открываете путь Фукуяме. Вся его теория конца истории опиралась на опыт победы в Холодной войне. То же будет и новым врагом, — продолжает говорить он.