Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Дело представляется Гроссману так. Охладев к француженке, Сухово-Кобылин завел роман с модной светской дамой графиней Нарышкиной. Ревнивая француженка ворвалась в дом во время их свидания, и во время последующей сцены все и произошло: как побои, так и убийство — скорее всего нечаянное и уж точно не предумышленное. Кобылин подговорил своих слуг взять вину на себя, обещав им всяческую помощь, вольную и златые горы — короче, запутал в дело простаков, из которых начали вить веревки судейские крючки, подкупленные Кобылиным. Интересно, что Нарышкина через неделю после происшествия уехала за границу навсегда. Но после приговора дело пошло в Сенат, было опротестовано и отправлено на новое расследование. Тактика Кобылина и его семейства была ясна: тянуть сколько можно. А там смерть императора Николая, новый царь и, как всегда в таких случаях, надежда на прощение. Что и произошло.

Сухово-Кобылин уехал за границу, где возобновил роман с Нарышкиной; у них была внебрачная дочь, вышедшая потом замуж за француза. Сама Нарышкина тоже вышла замуж за француза — за Александра Дюма-сына.

Сам же Сухово-Кобылин предался со страстью своему старому увлечению — философии Гегеля, которой он был отменным знатоком. Он хотел дать синтез Гегеля с модным Дарвином и как будто преуспел в этом, но случился в имении пожар и философские рукописи его сгорели.

Тут по канонам жанра требуется воскликнуть: «Рукописи не горят!» У нас есть кобылинская трилогия! Но я заключу иным образом.

В воспоминаниях Бунина о Чехове есть такой эпизод. Просматривая утром газеты в присутствии Бунина, Чехов прочитал вслух известие: «Самарский купец Бабкин завещал все свое состояние на памятник Гегелю».

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/387083.html

* * *

[Русский европеец Вагрич Бахчанян] - [Радио Свобода © 2013]

Сейчас сразу в трех российских городах проходят выставки, демонстрирующие работы Вагрича Бахчаняна — как коллективные экспозиции, так и персональные. Стоит добавить, что не далее как прошлой весной Бахчанян выставлялся в Нью-Йорке в рамках экспозиции «Вспоминая перестройку: художники против государства». Эта выставка стала большим событием нью-йоркской художественной жизни, и особо отмечены были работы Бахчаняна, выступившего самым неожиданным образом: он воспроизвел карикатурные образы американцев из советских газет — извлек их из-под спуда, обнаружил на свалке истории и выволок оттуда. В общем, произвел эстетический шок на американцев. Этот тот случай, когда коллекционерство, собирательство становится в один ряд с художеством, с творчеством, отождествляется с ним. Такой поворот в художественной практике (сейчас предпочитают говорить во множественном числе — практиках) стал новейшим методом эстетической деятельности. Мы поняли, что художественные сокровища совсем не обязательно должны принимать форму опуса, они встречаются везде, подчас действительно на свалках — как метафорических (свалка истории), так и самых настоящих, мусорных. Кокто рассказывает, что с Пикассо невозможно было ходить по улицам: он то и дело останавливался и подбирал с земли какую-нибудь ерунду; потом, вернувшись в мастерскую, то подкрашивал с одного бока, то придавал какой-нибудь железяке какой-нибудь неожиданный изгиб — и вот уже держал в руках артефакт, произведение искусства.

Артисты, люди искусства давно знают это, и не только художники. Пастернак писал в стихотворении двадцатых годов:

По стройкам таскавшись с толпою тряпичниц

И клад этот где-то на свалке сыскав,

Он вешает облако бури кирпичной,

Как робу, на лето на вешалку в шкаф.

У Пастернака речь идет о пианисте, стихи строятся на развернутом сравнении пьесы, разыгрываемой на рояле, с приближением и обвалом ливня, в действие которого вовлечены кирпичи и мусор соседней стройки-ноты музыкального шедевра.