Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Но это, простите, как кому. Голованов называет фигуру Базарова смехотворной, а Достоевский считал ее колоссальной. Между прочим, исследователи выяснили, что прообразом Базарова нужно считать не какого-то молодого врача, о котором напустил тумана Тургенев, а не более не менее как Льва Толстого. Вот кто был гениальным русским нигилистом. Розанов сказал почему-то о Владимире Соловьеве: это неузнанный король среди валетов и шестерок нигилизма; эти надо было сказать о Толстом. И называть Бакунина демонической фигурой значит попросту не понимать его; впрочем, его не понимал и Блок. «Стихия огня» о Бакунине — смешно: это была стихия даже не воды, а жидкой грязи. Бакунину как раз в рост тургеневский Рудин. Бакунин — комическая фигура. Люди XIX века, раздувшие его в гения и вождя, сами были наивны до комизма. И напрасно В. Голованов вспоминает старую дискуссию Леонида Гроссмана и Вячеслава Полонского о прообразе Ставрогина из «Бесов»: Бакунин это или кто другой. Конечно, другой: демонизм Ставрогина — от петрашевца Спешнева, в которого буквально был влюблен Достоевский, и сам боялся своей любви, — отнюдь не от Бакунина.

В. Голованов, довольно внимательно читавший литературу о Бакунине (в России, кстати, небогатую: сначала цари цензуровали, потом большевики), не мог пройти мимо темы «сексуальной ущербности» Бакунина, отмеченной в той давней дискуссии; от себя он пишет, что Бакунин, «как многие революционеры, по всему складу своей личности был чужд нежной, "романтической" стороны человеческих взаимоотношений». Вот тут бы и вспомнить — не скажу Фрейда, не надо выдвигать тяжелую артиллерию, — а Набокова, написавшего, что люди с сексуальным изьяном отличаются чудовищной наивностью.

Только одна фраза из Белинского, знавшего Бакунина до потрохов, до тайных уд:

Это не то, что Мишель Бакунин, который решил, что я пошляк, по моему выражению «спать с женою»; то идеальность скопца и онаниста.

Мне осталось неясным, зачем В. Голованову понадобилось ставить Бакунина на котурны. Похоже, что и ему самому это неясно. Для тех молодых энтузиастов из его статьи, что разгребают прямухинский мусор, Бакунин, полагаю, пустое место, они любят свободу и анархию, по недоразумению связанную с этим именем. И Голованов, не сумев, по-видимому, разобраться в своих впечатлениях от Бакунина, начинает говорить красиво:

Если Мишелю Бакунину удастся совершить побег из своего прошлого в то будущее, в котором от дней сегодняшних уцелеют лишь святые да пророки, то лишь благодаря слову «свобода», словно тавро, выжженному у него на челе. Все остальное про него забудется. А свобода — она останется свободой и там, в будущем, которому мы не знаем названия.

Даже «Мишель». Одно слово: красиво.

Конечно, свобода это хорошо, конечно молодым русским, ищущей левой, то есть антирежимной, ориентации, можно сочувствовать. Нельзя только Бакунина считать апостолом свободы.

Есть американская книга: Артур Манделл, «Бакунин: корни Апокалипсиса». Самая главная ошибка о Бакунине, пишет автор, — считать его апостолом свободы. Бакунинский анархизм — не проповедь свободы, а угроза для нее. Это бегство от власти как от ответственности, стихийный страх нарцистического субъекта перед обществом. Призыв к действию у Бакунина — вербальная спекуляция, не политика, а риторика. Сам он не искал, а избегал власти — пристраивался ко всяким «диктаторам» — от Муравьева-Амурского до Нечаева. И уже не просто ошибка, а вина Бакунина — превращение апокалиптических ожиданий в политическую тактику. Причина его немалого влияния на людей та, что он в острой индивидуальной форме выразил психическую структуру интеллигента: смесь эскапизма с боязнью ответственности и всякого рода либерально-радикальная риторика.

Можно найти для Бакунина еще одну интерпретационную нишу — у Эриха Фромма. Бакунин, как это ни покажется странным, — являет яркий пример того, что Фромм назвал бегством от свободы — комплекс безответственности, конформизма, душевной трусости. И по другому поводу Фромм вспоминается в связи с Бакуниным: Мишеля можно подверстать к Адольфу по признаку полной неспособности к любви, переходящей, вернее берущей истоки в ненависти к матери: своего рода негативная инцестуозность. Ситуация подробно проанализирована Фроммом в книге «Анатомия человеческой деструктивности». Этот антиматеринский комплекс выражен у Бакунина прямым текстом в одном из его бесконечных писем к сестрам: