Но вот и новейшая деталька: в самом начале Малой Лубянки – ресторан, стилизованный под контору, причем американских тридцатых годов, с письменными столами вместо обеденных и даже с пресс-папье – промокать чернила на счетах. (Вообще кулинарно-ресторанная выдумка в Москве заставляет думать о том, что именно в эту область деловой активности переместилась художественная выдумка народа.) А дальше иду – и выхожу на Сретенский бульвар, а там мемориал Н.К.Крупской, как ни в чем ни бывало, а дальше уютнейший московский Рождественский бульвар, и на одном из особнячков – мемориальный барельеф – Демьяну, видите ли, Бедному. И в тех же ста метрах от безбожника Демьяна – опять монастырь, на этот раз женский Рождественский. Вот такая мешанка, сборная солянка – и есть Москва, и есть Россия. И это, что ни говорите, составляет непреходящее обаяние этого города.
Москва заставляет понимать Россию. Питер этого понимания не дает, он весь антитезис. Поэтому я по Питеру не особенно и ходил – я там всё знаю. А Москву увидел сейчас по-новому, и вот что совсем удивительно: разговоры о том, что большевики уничтожили старую Москву, – миф. Конечно, профиль город изменился, скайлайн, ни с каких Воробьёвых гор больше не увидишь знаменитые сорок сороков. Но Москва жива, она сохранилась очень ощутимо – и все эти Патриаршие пруды с их Бронными, и Лаврушинский с Ордынками и Третьяковкой, и Никитские Большая и Малая, и этот чудный Мерзляковский переулок, которым мы спускались к старому Арбату. (В скобках скажу – Старый Арбат не получился, он пошл, это типичный китч.) Есть много лучшие места в старой Москве.
Еще о том же сюжете сочетания культуры и кулинарии. Посетил я дом музей Льва Толстого в Хамовниках. Очень скромный дом, в соответствии с упрощенческими стремлениями стареющего гения. Очень умилила супружеская спальня с двумя какими-то девическими кроватками, рядом поставленными. Тут и писалась ''Крейцерова соната''. Одна деталь выбивалась из стиля: бюст Аполлона на площадке второго этажа.
Но вот вышли мы из дома-музея и натолкнулись на те же рестораны. Причем сделанные в стиле джентрификации: старые фабричные кирпичные здания приспособлены к новой, лучшей жизни. В одном таком здании сразу два ресторана: Жан-Жак Руссо (в пандан Толстому) и Джон Донн (это, должно быть, кто-то Бродского вспомнил). А совсем рядом в том же ряду с домом Толстого – еще один фабричный кирпич. И я тут вспомнил: это же Хамовнический пивоваренный завод, которым управлял отец Ильи Эренбурга, водивший знаменитого соседа по цехам и угощавшего изделием. Толстой пил и похваливал: вкусно, а потом говорил, что пиво должно вытеснить водку. Эренбург-сын, уже с младых ногтей бывший скептиком и нигилистом, разочаровался: я-то думал, что Толстой хочет сменить зло на добро, а он думает заменить водку пивом.
Знаю всё, что можно сказать против этой едва ли не идиллической картины. Знаю, что академикам платят 30 тысяч рублей, тогда как надо минимум триста тысяч. Знаю, что разрушена тяжелая промышленность, особенно машиностроение. Удивлен, как может аспирант жить на стипендию в две с половиной тысячи. Знаю о коррупции, беспределе и Ходорковском. И зная всё это, иду по Москве и наблюдаю не трупы, падающие с крыш, а зеркальные витрины шикарных ресторанов на каждом шагу. Заходи и пей что хочешь: хоть Русский Стандарт, хоть Путинку.
Все эти противоречивые – вопиюще противоречивые картины можно до известной степени гармонизировать, если взять правильный масштаб для оценки. Один умный парнишка, из молодых коммерсантов, сказал, что происходящее в России надо сравнивать не с тем, что имеет место на передовом Западе, а искать другие ориентиры, например Турцию. Запад – идеал, как всегда отдаленный, а куда умнее по одежке протягивать ножки. А ножки сейчас что надо – напедикюренные. Как хотите, а это к добру. Запад же со временем приложится. Не будем терять надежды.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24297835.html
* * *
Крестный отец контркультуры
О Теодоре Розаке, его влиянии и наследстве, рассуждает Борис Парамонов.