Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Это непосредственные, чисто зрительные впечатления, на уровне уличного быта. А вот посложнее сюжет, так сказать культурный. Естественно, смотрел я в России телевидение. Пошлость, конечно, ожидаемая, но это опять же всеобщее определение современного масскульта. В Америке та же ерунда кажется лучше, потому что на английском языке, а чужой язык, как бы хорошо его ни понимал, всегда дает ощущение некоей эстетической приподнятости. Но и тут доброе слово сказать хочется о масскульте в нынешнем русском исполнении. Все, конечно, помнят знаменитое высказывание одной советской гражданки: ''В СССР секса нет''. Мне и другое вспомнилось: в перестроечном уже фильме ''Забытая мелодия для флейты'' партийный функционер, побывав на выставке художников-авангардистов, сказал: ''Это хуже секса''. Так вот, сейчас в России говорят о сексе много, охотно и исключительно в позитивном плане. Люди обрели секс и оказалось, что так и надо.

Видел я несколько документальных фильмов о звездах советского еще искусства. Об Эдите Пьехе говорили именно с такой эмфазой: красивая талантливая женщина, а как с мужьями не везло, и главное, все они плохо кончили. Зато про Эдуарда Хиля рассказали, что он был однолюб и всячески в семейной жизни счастлив. Было и об эмигрантах - Гончаровой и Ларионове; тоже всех любовников и любовниц перечислили. Вы можете отнестись к тому, что я скажу, как вам угодно, но я настаиваю на положительном впечатлении от таких, как сказали бы раньше, мещанских пересудов. Это прежде всего человечно. Не шибко культурно, но человечно. А человек вообще не шибко культурен, и с этим его и надо брать. Со всеми почесываниями, как говорил Достоевский. Опять же общее впечатление раскованности, естественности, и ей-богу, это не пошло. Людям, привыкшим говорить простыми словами о простых вещах, не очень впаришь какой-нибудь воодушевляющий миф.

Но это всё, так сказать, эпифеномены. Главный сюжет другой, о другом. Не знаю, как в других городах, но Москва и Петербург производят определенное впечатление преуспеяния и богатства. И это впечатление не перебить никакими разговорами, даже и цифрами, о всеобщей коррупции, начальственном беспределе и ожидаемом неминуемом крахе (ведь каждый день что-то валится или тонет). И всем известные слова о потемкинских деревнях и империи фасадов уже не воспринимаются. Фасады, слов нет, на месте, но и за фасадами не пустые, а битком набитые полки. Да, воруют, но при этом  никогда раньше русские не жили лучше, - за всю советскую историю, когда не воровали, но 95 процентов ВВП пускали на производство танков и прочего ненужного железа.  Поэтому ждать падения нынешнего режима – это всё равно что Безенчуку приехать в Москву с запасом гробов.

Повторяю и настаиваю: в России с 17-го года не было лучше, а я знаю, что говорю. Я жил в России сорок лет, и всяких - и войну видел, и послевоенный террор, и оттепель, и застой. Россия десятки раз была в ситуациях хуже нынешней – и выкручивалась, удерживалась бездны на краю. Так почему бы сейчас ей не удержаться? Распил бабла идет, но и простому человеку крошки выпадают. Всё-таки нефтяная труба - не чугунные гири Корейко.

Самое сильное впечатление – именно бытовое, уличное. По старой памяти зная, что центром элегантной Москвы еще до революции был Кузнецкий мост, поехал туда, благо метро такое есть. Улица по-прежнему богатая, витрины шикарные – Картье, Фаберже, всякий антиквариат, но сама улица элегантность потеряла, заставленная тысячами иномарок. Не идешь, а пробираешься, тем более, что улица идет в гору и по-московски  петляет. И как известно любому русскому, улица Кузнецкий мост выводит прямиком на Лубянскую площадь, к старому еще, 30-х годов зданию ГПУ. Впрочем, и новое не за горами, а там же, за углом. Ну и пошел я по улице Малая Лубянка  и через сто метров вышел к Сретенскому монастырю, ныне, как и прежде, действующему. А в монастыре у скромной стеночки груда камней – тут и расстреливали мучеников за веру. И всё это, не побоюсь этого слова, мирно сосуществует. И вот тогда я понял, к какому вечному образу тяготеет Москва, Московское православное государство: вот к этому синтезу зверств и покаяния. Это и есть формула руссейшего царя Ивана Грозного: неотделимость казни от слезных пеней. В Москве, на Руси одно не сменяет другого, прогресс – варварство, а все вместе живут в каком-то даже, страшно сказать, уюте. Формула социального мира для России: на сто убиенных – один монастырь. И даже не социальный мир здесь, а какая-то русская онтологическая гармония. Если убил – не говори о лучшем будущем и не проклинай мертвецов, а воздвигни часовню и помолись.