Борис Слуцкий

Сергею Маркову принёс известность роман «Юконский ворон», но изданные в те годы превосходные стихи прежней поры (великолепная книга «Топаз», 1966) волновали ещё и потому, что они свидетельствовали о том, какого поэта всё реже посещала муза поэзии: писал он прозу, беллетристику и нон-фикшн на темы истории, географии, этнологии, был путешественником-исследователем, новых стихов у Маркова было мало. Практически как поэт он сошёл со сцены — впрочем, на свет софитов он и не лез. Он многого добился в общественном плане: например, установки памятника Семёну Дежневу на мысе Дежнева или восстановления Триумфальной арки в Москве. О собственных триумфах не позаботился.

Мартынов и Марков были отмечены даром историзма, и Смеляков — особенно в последнее десятилетие своей жизни — сильно потянулся к истории. Были убедительные результаты.

Куда девалась та отвага,
Тот всероссийский политес,
Когда ты с тоненькою шпагой
На ядра вражеские лез?

(«Ментиков»)

В определённое время, на фоне дискуссии на тему «физики и лирики», Смеляков задел Слуцкого:

Я даже и не с тем поэтом,
хоть он достаточно умён,
что при посредстве Литгазеты
отправил лирику в загон.

(«Не то чтоб все стихотворенья...»)

Книга стихов Смелякова «Работа и любовь» (1932), переизданная с дополнением в 1963-м, отзывается в самом названии сборника Слуцкого «Работа» (1964). «Любовь» в поэзии Слуцкого действительно почти отсутствует. Но книгу он посвящает Татьяне Дашковской, своей Тане.

Слуцкий отправил сборник «Работа» людям, которых ценил. Корней Иванович Чуковский откликнулся письмом:

Дорогой Борис Абрамович,

спасибо за подарок. Ваши стихи, помимо тех качеств, которые были отмечены критикой, обладают ещё одним: они цитатны. В них такие концентраты смыслов, причём эти смыслы пережиты так свежо, неожиданно, ново, что стихи так и просятся в эпиграфы. Для моей книжки «Живой как жизнь» — для её нового издания, для той главы, где я хвалю варваризмы, невозможно не взять эпиграфом:

Я за варваризмы
И кланяюсь низко хорошему,
Что Западом в наши
Словесные нивы заброшено.

А для воспоминаний о Михаиле Зощенко, которые я закончил сейчас, — к той главе, где говорю о двадцатых годах:

В старинный, забытый и древний
Период двадцатых годов.

И в статью о Хлебникове:

А под нами тихо вращался
Не возглавленный им шар земной.

Новизна Ваших стихов не в эксцентризме, не в ошарашивании криками и судорогами, а в неожиданном подходе к вещам. Тысячи поэтов на всех языках прославляли День Победы, 9 Мая, но только у Вас это 9 Мая раскрывается через повествование о том, как один замполит батальона ест в ресторане салат — и у него на душе —

Ловко, ладно, удобно, здорово...

И это стихотворение — по своей «суггестивности»[76] — стоит всех дифирамбов 9 Мая.

Или Ваше стихотворение «Бог» — и тут же радом о «Хозяине».

И вот ещё цитата, стоящая множества стихов:

Но остаточные явления
Предыдущих длинных эпох
Затенили ему улыбку.
Спит он будто бы на войне.
Нервно спит, как будто ошибку
Совершить боится во сне.

(Квинтэссенция о человеке 60-х годов).

Из чего Вы видите, сколько радости доставил мне Ваш драгоценный подарок.

Есть только одно четверостишие, которого я не понял: