Борис Слуцкий

Тут я возвращаюсь к тому, чего уже касался, — взаимосвязей поэтических поколений. Молодёжь шла к старикам (старикам было лет 40—50, много — 60...).

И здесь никуда не деться от той игры памяти, которая произошла с Андреем Сергеевым. Называю это игрой памяти условно: здесь нечто иное и большее (более сложное). У него есть три сжатые и ёмкие зарисовки (этюды? портреты?) Слуцкого. Все они беспощадны, и в каждой — червоточина тайного сомнения в своей беспощадности.

В дружбе с Бродским Сергеев был старшим. Бродский говорил в лекции, прочитанной в Библиотеке Конгресса в октябре 1991 года:

Четверть столетия назад, в моём предыдущем воплощении, я знал человека, переводившего Роберта Фроста на русский язык. Я познакомился с ним благодаря его переводам: то были замечательные русские стихи, и мне захотелось увидеть переводчика так же сильно, как прочесть стихи в оригинале. Он показал мне издание в твёрдой обложке (кажется, это был Holt), которое раскрылось на странице со стихами: «Счастье добирает высотой / То, чего по длительности мы / Недополучили...» На странице отпечатался большой, двенадцатого размера след солдатского сапога. На титульном листе книги стоял штемпель: STALAG No. ЗВ, что означало немецкий концентрационный лагерь для военнопленных где-то во Франции во время второй мировой войны.

Вот пример поэтической книги, нашедшей своих читателей. От неё лишь потребовалось оказаться на дороге. Иначе бы на неё не наступили, тем более не подобрали[86].

Не только Фрост. Классикой стали в Сергеевских переводах Карл Сэндберг, Джеймс Джойс, Уильям Батлер Йейтс, Дилан Томас, Томас Стернз Элиот.

Слуцкий безусловно знал этот перевод Сергеева из Элиота и несомненно разделял его антиклерикальный пафос:

Гиппопотам широкозадый
На брюхе возлежит в болоте
Тяжёлой каменной громадой,
Хотя он состоит из плоти.

Живая плоть слаба и бренна,

И нервы портят много крови;
А Церковь Божия — нетленна:
Скала лежит в её основе.

Чтобы хоть чем-то поживиться,

Часами грузный гиппо бродит;
А Церковь и не шевелится,
Доходы сами к ней приходят.

(«Гиппопотам»)

Сергеев прорифмовал эту вещь Элиота, но в большинстве переводимых им англосаксов он пользовался верлибром. Относительно этой формы стиха Слуцкий высказался в журнале «Иностранная литертура» (1972. № 2):

Мартынов и Заболоцкий, Тихонов и Пастернак, Кирсанов и Сельвинский, Маршак и Исаковский, Зенкевич и Ахматова переводили западную классику, древность, поэзию славянских народов. Море верлибра <...> не переведено нашими старыми мастерами не потому, что им не давали его переводить, и не потому, что они не умели его перевести, а главным образом потому, что не хотели.

Борис Слуцкий, постоянно заглядывая в работу молодых, на собственной переводческой ниве пользовался опытом молодого мастера, равно как и зрелых Михаила Зенкевича и Ивана Кашкина, создателей «великой антологии» (по слову Сергеева) «Поэты Америки. XX век» (1939). Слуцкий приветственно отреагировал (Комсомольская правда. 1968. 10 августа. № 186) на новую переводческую инициативу: