Борькин побег

Алексея я тоже больше не видел. Он довез меня до Николая и уехал в тот же вечер в свой полк. Остались невыполненными его обещания научить меня обращению с лошадьми, но я никогда бы не поставил ему этого в вину. Ходили слухи, что он служил и даже дослужился до высоких чинов. В сорок третьем на него пришла похоронка. Но и после нее почему-то еще очень долго Натке приходило его денежное довольствие, и даже разок выросло в размере. Мы, по общему никем не озвученному согласию, считали, что Алексей работает в разведке. Не знаю, отчего сложилось у нас такое мнение.

Сашка вышла замуж. Муж ее стал ответственным партработником, и вскоре увез молодую жену к себе, в город. И в следующий раз мы встретились только когда она уже готовилась стать бабкой.

Брат Сергей, тот самый, который уехал с отцом за день до того, как нас приехали раскулачивать, пошел вслед за Алексеем в военные. Прошел через всю войну, позже дослужился до полковника. Мы не были с ним дружны в детстве — с ним, единственным из братьев, я дрался до кровавых соплей по поводу и без повода. Пока мама была жива. Не стали мы дружны и в зрелости: у него была своя жизнь, полковничья, а у меня и Натки своя — простая.

Брат Николай — самый старший, у которого мы с Наткой жили, пока не вернулась мама, прошел через Войну, вернулся, жил, растил детей. Умер от рака.

Петр с войны не вернулся.

После смерти мамы нам с Наткой пришлось уехать в Среднюю Азию к дальним родственникам. Сначала в Ташкент, потом в Фергану.

Натка считалась очень хорошей швеей и долго, пока я учился, содержала нас обоих. Спину ей, разумеется, никто выпрямить не смог. Она так и осталась маленькой, ласковой Наткой, так любящей когда ее жалеют и еще больше любящей жалеть себя саму.

Там, в Узбекистане, я закончил шесть классов и пошел работать. Проработал неделю и началась Война.

Я не был добровольцем, но и не бегал от нее — по первому призыву оказался в армии и, вопреки очевидному, отправился не на Запад, а на Восток, на самый, что ни на есть Дальний — к генералу Апанасенко, который формировал новые и новые дивизии и отправлял их сначала к Киеву, а потом и в Подмосковье.

Но ни в одну из этих первых дальневосточных дивизий я не попал до сорок третьего года, надолго застряв на сержантских артиллерийских курсах. Сначала учился сам, потом оставили учить других. В сорок третьем и для меня началась настоящая война.

Я не люблю войну. Еще больше не люблю о ней вспоминать. Хорошего мало.

Нас приехало на фронт тридцать человек. Май сорок пятого встретили в Прибалтике вдесятером. Двенадцать человек похоронили по дороге — лучших друзей и злейших недругов, восьмерых отправили лечить раны и учиться жить без рук и ног. Меня и самого дважды зацепило. Однажды пустяково — осколком срезало самый кончик носа, а второй раз — в сорок четвертом — серьезнее, в ногу. Но через месяц я снова вернулся в часть и таскал свой миномет по полям и оврагам еще почти год. Единственная настоящая боевая награда сорок третьего, которой удостоила меня Родина — медаль «За отвагу», нашла меня только в восемьдесят четвертом. Но я не в обиде — нас на фронте было слишком много, на всех никаких медалей не хватит.

Позже были еще награды — две штуки такие же — «За Отвагу», Орден «Отечественной войны» II-й степени, но это было уже не то, слишком многим их раздавали тогда горстями. Не за просто так, конечно, но воевать стало легче и возможностей отличиться — больше. Первая же простенькая медаль — самая ценная.

А потом наступила мирная жизнь, я, повышенный в звании до старшины, вернулся в Фергану, поступил на работу на маслозавод, где из хлопка давили хлопковое масло для кулинарных и технических нужд, но из-за глупости и молодости нахулиганил — мелкая драка и легкая поножовщина, попал под облаву и вынужденно бежал в Киргизию. Без документов, денег и вещей. В рубахе, холщевых штанах и старых ботинках. Видимо, судьба такая — бежать отовсюду.

Бедная Натка тогда, должно быть, страшно переживала мое исчезновение, но объявиться я не мог — пошел бы по этапу как пить дать!

Практически пешком добрел до красивого маленького городка Чолпон-Ата на берегу незамерзающего киргизского озера. Места необжитые, ни телефонов, ни газет — здесь и решил остаться на время, переждать. В окрестностях озера Иссык-Куль прибился к геологоразведочной партии. Нужен был автоэлектрик, а я за годы службы прилично намучился с отечественными и американскими машинами — соображал немного. Взяли без документов. А вскорости нарисовали мне справку, что документы утеряны. По ней я и жил сколько-то лет.

Когда были не в поле, жили в землянке. Вчетвером — почти ровесники. Колян Гудков, я и еще двое, все время разные, они почему-то долго не задерживались. Гудков был из местных. Из села Сазановка.