Борнвилл

На самом деле тот вечер принес и другие счастливые подарки. Во-первых, солнце наконец-таки вышло. Во-вторых, наши отцы приехали из Бирмингема примерно к семи – навалом времени впереди для барбекю на ужин. А чуть погодя после них объявилась из Рэксема и Шонед. И пока ты, твой отец и я шли по подъездной дороге к ферме, нас обогнала и вкатилась на фермерский двор машина Глина. Оттуда выпрыгнула Шонед и крепко обняла нас обоих. Должен сказать, что этот ее жест показался мне едва ли не чрезмерным. К физическим знакам приязни от девочек я не привык. Следом она вложила свою ладонь в мою и потащила за собой по тропе, а ты бежал за нами, стараясь не отставать. Мы уселись на наши привычные ступеньки, и она, едва обмолвившись с нами парой слов, достала подарок от дедушки – упаковку карточек с изображениями разных лесных зверей, и мы принялись играть в нокаут-вист. Тем временем отец Шонед начал выгружать то-се из машины, и когда Тревор вышел из сарая помочь ему, они тут же заговорили по-валлийски. От этого твоему отцу сделалось болезненно неловко. Он проделал весь этот путь прицельно для того, чтобы увидеться с Глином – заплатить ему за недельный постой на его поле, как выяснилось, – но он при этом не понимал, похоже, как привлечь внимание хозяина. Мучительно было наблюдать, как он болтается поблизости, а эти двое не обращают на него внимания и продолжают разговаривать, словно его там нет. Наконец Глин сжалился над твоим отцом, заметив его присутствие, и тот обратился к фермеру с ужасающим “Вечер добрый, сквайр!”, изображая некую жуткую псевдопростонародность, какая не имела ничего общего с тем, как он обычно разговаривал, – или, вернее, как обычно разговаривает вообще кто угодно, потому что ну кто обращается к кому бы то ни было “сквайр”? – а затем выдал некую в той же мере чудовищную реплику о том, что он явился вручить свой “фунт мяса”[55], и выражение это вышло настолько несуразным, что Глин поначалу вроде даже не понял, о чем вообще речь. В конце концов твоему отцу все же удалось донести, что именно он хотел сказать, и передача денег состоялась. Позднее он пожалуется твоей матери, что те двое говорили по-валлийски и это исключило его из беседы, и она его поддержит – у нее (с ее слов) был подобный же опыт в местных магазинах:

– Стоит только войти, как они заводят беседу, – сказала она. – Только чтоб сделать тебе неловко.

– Они нас не любят, сама понимаешь, – отозвался он, но она возразила:

– За что? Что мы им сделали? Мы же не лезем ни к кому, верно?

– Я не имею в виду нас с тобой, – пояснил он. – Я имею в виду нас. Англичан. Валлийцы нас просто не любят.

Но дело, думаю, было гораздо больше в том, что, по моей памяти, этот человек, вполне любимый родственниками – да и кем угодно, с кем он близко знался, – попросту не догадывался, как разговаривать с двумя посторонними людьми, особенно столь далекими от него самого по общественному положению.