Борнвилл

Так или иначе, наша новая связь доверия и близости позволила мне осмелеть, и я решил оказать Шонед честь – дать ей почитать наш рассказ. На пляж вместе с полотенцами, маской, фрисби и набором для крикета я прихватил и блокнот. Церемонно вручил его ей, и вид у нее был подобающе потрясенный, когда я сообщил, что это мое сочинение (возможно, о твоем вкладе я умолчал) и что я собираюсь, когда вырасту, стать писателем – вернее, я им уже стал. И затем предоставил ей читать, а сам отправился прогуляться по пляжу, лелея сладостное знание, что девочке, в которую я влюблен, прямо сейчас открывается, что ее юный жених ни много ни мало творческий гений.

Я прошел весь пляж, следуя изгибу полуострова (это именно полуостров, а не остров), пока не добрался туда, где пляж делался каменистым, и там побыл некоторое время у промоин в валунах, высматривая креветок или крабов или другие признаки морской жизни. Решил дать Шонед на чтение не меньше сорока пяти минут, поскольку с таким делом спешить не надо. Текст плотный, в нем много изящной словесности, да еще и иллюстрации можно разглядывать. А потому я брел обратно очень медленно, вдоль самого прибоя (прилив почти добрался до верхней точки), иногда по середину голени в воде. Она была холодна, и купаться не хотелось. Время шло, на пляже делалось люднее, в воздухе звенели крики детей, игравших в мяч, бросавшихся с воплями в воду, требовавших родительского внимания. Вечные звуки. В буквальном смысле слова. Прошлое, настоящее и будущее – вот что улавливаешь, слушая детские голоса. Летящий по воздуху шепот, он говорит тебе: все меняется, и все остается прежним. И я до сих пор слышу те голоса вместе с плеском моря, мягко бившегося о пляж, и крики чаек, вившихся надо мной. Вижу себя – того, каким я был в то утро: полосатая футболка, темно-синие шорты, стою в море почти по колено, размышляю… Бог его знает о чем. Ни о чем значимом, рискну сказать, мне просто неймется получить обожание, каким того и гляди оделит меня Шонед.

Когда я вернулся к нашему месту в дюнах, мама с Джилл уже вылезли из воды, накупавшись, и теперь обсыхали. Шонед сидела чуть в стороне, подтянув коленки к подбородку. Жевала яблоко. Я заметил, что блокнот она вернула в нашу пляжную сумку.

– Ну? – спросил я, плюхаясь рядом с ней.

– Что “ну”? – переспросила она, еще раз хрустко откусывая.

– Ты прочла рассказ?

– Да.

Я ждал первых похвал. Они не прозвучали.

– И?..

– По-моему, я в жизни не читала ничего более дурацкого.

Я вытаращился на нее. Трудно было поверить, что она действительно произнесла эти слова. Сперва показалось невозможным.

– В… – Я запнулся. – В каком смысле?

– Ты вообще знаешь хоть что-то про Капел-Келин? – спросила она. – Ты вообще знаешь, где это?

– Конечно, знаю. Мы там остановились по пути сюда на прошлой неделе. У нас там пикник был.

– А, то есть минут десять провели там, да?

Я не ответил. Затем она задала мне вопрос, не относившийся к делу, как мне показалось.

– Ты знаешь, какой у моего дедушки в Рэксеме дом?

– Нет, конечно.

– Ужасный. Это ужасный малюсенький современный дом, окруженный ужасными малюсенькими современными домами на одном большом участке. Стены уже потрескались, крыша течет, а окно в спальне, где я сплю, такое маленькое и так высоко на стене, что кажется, будто ты в тюрьме. Дедушка этот дом не выносит. Он от этого переезда так расстроился, что у него все волосы выпали.

– Какое отношение это имеет к моему рассказу? – спросил я.

– Где, по-твоему, он жил, пока они его не перевезли?

– Пока кто его не перевез?

– Городской совет.

– Не знаю… И где же?

– В Капел-Келине, само собой.

Даже этот ответ был не тем, какого я ожидал. Более того, никакого смысла я в нем не видел.

– Ты хочешь сказать, что он жил под водой?

– Царь небесный, тупее тебя никого не знаю. Деревня еще несколько лет назад не была под водой. Они выгнали оттуда людей и затопили ее. Они затопили всю долину.

Она все повторяла и повторяла это “они”, не объясняя, о чем речь. Это очень донимало.

– Кто? – спросил я.

– Англичане. Вы. Ваша братия.

В этом тоже было мало смысла.

– Зачем им?

– Потому что они хотели сделать водохранилище. Чтобы обеспечивать Англию водой.

Я осмыслил сказанное и затем вынужден был признать:

– Это не очень-то справедливо.

– Не очень-то. И уж точно несправедливо, что мой дедушка, проживший в той деревне всю свою жизнь, вынужден был бросить свой дом и переехать в этот ужасный новый, в Рэксеме. Вот поэтому вся эта дребедень про разрушенные замки, забитые сокровищами, и про людей, которые там катаются на морских коньках, – это просто… – Она подыскивала точное слово, но удалось ей договорить только вот так: – Просто барахло какое-то, если честно.

Я сидел и молчал. Ужасно. Хуже худшего, что со мной вообще приключалось. Хуже измывательств Тони Бёркота и его шайки и хуже той выволочки, которую устроила мне твоя мама. На миг мне показалось, что я расплачусь.

– Но если это правда, – сказал я, не желая, чтобы хоть что-то из сказанного было правдой, – люди бы гораздо крепче на все это злились.