Борнвилл

Питер к таким маминым разговорам не привык и не знал, как отозваться. Иногда ему казалось, что они понимают друг друга безупречно, а бывало и так – например, сейчас, – что между ними целые мили. На рациональном уровне, на поверхности он осознавал, что с годами отдалился от нее и общего у них теперь почти ничего. Но этому противоречили мгновения связи, по-прежнему случавшиеся между ними. В январе, в разгар зимы, она приехала в Лондон навестить его в Королевском музыкальном колледже, и он повел ее на концерт, где играли его однокашники. Отец идти не пожелал – решил остаться на весь вечер в гостиничном номере. Исполняли Hymnus Paradisi Хауэллза[66], его ни Питер, ни его мать прежде не слышали. Места в концертном зале были рядом, а из-за холода мама не сняла шубу, а потому в эту их вынужденную близость Питер, как только началась музыка, счастливо расслабился – все равно что прижаться к теплому, мягкому, бесконечно уютному лесному существу из книги детских сказок. В этом полумладенческом состоянии он отдался музыке, не зная, чего от нее ждать, и оказалось, что он слушает едва ли не самое трогательное произведение за всю свою жизнь. Он знал, что Хауэллз сочинил этот хорал на смерть сына, однако работа получилась посвященной – и Питер сразу же это почувствовал – не только смерти, не только отдельной личной трагедии. В пронзительных диссонансах первой части, в хрустальной, уязвимой мелодии, исполняемой сопрано во второй, Питер слышал выражение горечи каждой утраты, какую понес и он сам, и кто угодно еще, – утраты невинности, утраты детства, возможностей, надежды, – пока музыка не выросла в вой скорби по простейшему и жесточайшему из всех фактов: уходит само время. Кожу у него на голове покалывало от жуткой красоты этой музыки, и он придвинулся еще ближе к матери и знал, что она чувствует то же самое и что эти мгновения, что они делили, пусть и были те уже преданы прошлому, никогда не уйдут из памяти – ни его, ни ее. После концерта они вышли из зала и обнаружили, что на улице повалил снег; возвращаясь в гостиницу, они держались за руки, и, когда Питер мимолетно глянул вниз и заметил, как снежинки ложатся на рукав ее шубы, ему показалось, что и это одно из незабвенных мгновений, а близость у них с мамой абсолютна, нерушима. Но вот теперь, в саду возле нового дома Мартина и Бриджет, почувствовав ее руку рядом со своей и получив это приглашение к неловкой доверительности о каких-то там былых романах, не значивших для Питера ничего, он смутился. К счастью, от необходимости как бы то ни было откликаться на сказанное Питер оказался освобожден: появились Бриджет и Парминдер, принесли поднос с самосами. Все четверо теперь устроились на ограде и принялись закусывать.

– Довольно приятно, – сказала Мэри с некоторой неопределенностью в голосе. – Остро.

– Что у них там происходит? – спросил Питер. – Она все еще идет к алтарю?

– Ей надо не меньше десяти минут на это.

– Из этого сада можно сделать настоящее чудо, – сказала Мэри.

– Да, у нас есть планы, – подтвердила Бриджет, – много планов. Именно из-за сада мы и решили брать дом.

– Дом тоже хороший. Маленький, но приятный. Думаю, вы тут будете очень счастливы.

Бриджет улыбнулась.

– Мне тоже так кажется. Он нам пришелся, как только мы его увидели. Любовь с первого взгляда.

10 6 июля 1981 года

В обед, как и договаривались, Мартин отправился в кабинет к Бриджет. Она общалась по телефону с мамой.

– Мам, все абсолютно в порядке, – говорила Бриджет в трубку. – Я и близко от Хэндзуорта не живу. Ты была у меня в квартире. Там совершенно безопасно. Никто в Болсолл-Хит не дебоширит… Конечно, я в порядке… Нет, домой не поеду… Так или иначе в Глазго тоже, наверное, скоро начнется. Оно, похоже, везде.

Кладя трубку, Бриджет печально улыбнулась Мартину.

– Ох уж эти родители.

После первых брикстонских беспорядков прошло почти три месяца. Однако в выходные волнения вспыхнули в ливерпульском районе Токстет, в Вулверхэмптоне, в Лестере и Ковентри, а также в Хэндзуорте, а он милях в семи от фабрики “Кэдбери”. Как и со всеми подобными событиями, толком никто не понимал, почему насилие поперло именно сейчас и именно в этих местах; бесспорно, некое сочетание нищеты, безработицы, отчаяния, скверной работы полиции, скверных отношений в местном сообществе и прицельных нападок на чернокожих и людей из других меньшинств – довольно просто выдать список возможных факторов, но не так-то просто понять, почему все началось именно сейчас или отчего, начавшись, так быстро распространилось из горячих очагов вроде Токстета и Мосс-Сайда на столь многие области по всей стране. При растущей безработице в два с половиной миллиона человек лидер лейбористов Майкл Фут[67] неоднократно выступал с речами, в которых винил во всем миссис Тэтчер и ее политику. Даже ее союзники чувствовали, что первые два года премьер-министра оказались катастрофой, и возвращения ее на второй срок не ожидали.