Бородинское поле

мутные глаза и с ужасом видела, что перед ней совсем другой

человек, не похожий на того, который неделю тому назад

встречал ее в аэропорту. Она понимала, что отцу плохо, и -

надо глядеть правде в глаза - почти наверное знала, что

больше они не увидятся. Чтоб сдержать слезы, она через силу

улыбалась, сопровождая эту неестественную, вынужденную

улыбку пустыми словами:

- Вот и пролетели дни, как во сне. Мне все еще не

верится, что я в Москве и вижу тебя.

"В последний раз", - мысленно прибавил он и протянул

руку к журнальному столику, на котором стояли две

одинаковые коробочки-футляры. Он взял сначала одну и

передал дочери, сказав:

- Это тебе. На память.

Наташа открыла коробочку. В ней были изящные

дамские часы производства Второго Московского часового

завода.

- Они без всяких секретов, - сказал Глеб Трофимович и

тихо улыбнулся одними глазами.

Он совсем не хотел таким подарком уязвить дочь, и в

словах "без всяких секретов" прозвучала безобидная шутка, но

Наташу она больно задела, царапнула по самому сердцу. И по

растерянному выражению ее глаз и вдруг вспыхнувшего лица

даже Дэниел догадался о смысле подарка и спросил жену, что

сказал ей отец. Наташа не ответила. А тем временем Глеб

Трофимович передал Наташе другую коробочку и сказал, что

это для внучки, и еще раз выразил сожаление, что не

встретился с Флорой.

- Ты скажи ей, что я хочу ее видеть. Пусть приезжает.

В коробочке была изящная брошь, сделанная искусным

мастером Федоскинской фабрики: на черном лаковом фоне

веточка земляники с тремя ягодками - одна ярко-красная,

переспелая, другая розовая, крепкая, налитая и третья

маленькая, зеленая. Брошь поражала какой-то незатейливой

прелестью и трогательной чистотой. А в трех земляничках для

Глеба Трофимовича крылся особый смысл.

Простились они здесь, в этом кабинете, где теперь на

тахте, на высоких, пышных подушках лежал Глеб Трофимович

и слушал тишину пустой квартиры. Он был один: Александра

Васильевна вышла ненадолго в магазин и аптеку. Иногда в

тишину внезапно и тревожно врывался звонок телефона,

доносившийся сюда из кухни. Он мешал думать. А думы Глеба

Трофимовича плыли неторопливо и печально, как осенний

журавлиный клин. Он думал о своих детях, о Наташе, с

которой простился навсегда, о ее сложной судьбе. Он

испытывал к ней чувство жалости и щемящей тоски, несмотря

на то что Наташа старалась убедить его в том, что она

счастлива и вполне довольна жизнью. Конечно, понятие

счастья относительно, рассуждал генерал.

Он жалеет, что не довелось повидаться с внучкой

Флорой. Подарок послал ей - три землянички. Поймет ли, что

сие значит? Едва ли, да и не нужно, у нее своя родина, своя

жизнь. Вспомнилась Нина Сергеевна - Наташа много и

подробно о ней рассказывала, о ее сыновьях - Викторе и

Бенджамине. Подосадовал, что ничего ей не послал с

Наташей: думал, да не придумал, что послать.

И снова совсем неожиданно мысль перекинулась на

часы, подаренные Дэниелом. Мысль эта была неприятна и в

то же время прилипчива, как осенняя муха. Нет, он нисколько

не винил ни Наташу, ни ее мужа. Просто сам факт заключал в

себе нечто символическое, сгусток образов, методов, идей -

омерзительных и тревожных.

Мысли таяли, исчезали, отвлекаемые неприятным

физическим ощущением. Душно. Или это так кажется? Верно -

так кажется, в комнате совсем не душно. Просто не хватает

воздуха. Его охватила тревога, стихийная, помимо воли. Он

попытался подавить ее, успокоить себя внушением: ничего

страшного. Пощупал пульс - да, слабый, едва уловимый.

Пальцы рук немеют, точно сотни мелких иголок пронизывают

их - и все выше, выше. Он протянул руку к столику, достал

нитроглицерин, проглотил одно зернышко. Не помогает. Вот-

вот должна прийти Саша. Ах, какая обида, что нет Саши!

Накапал в рюмочку валокордину, поднес к губам слабой,

дрожащей рукой, выпил и лег на подушку. Воздуха, не хватает

воздуха. И колики иголок побежали по конечностям ног. И по

рукам - все выше и выше. Уже онемели и посинели кисти рук,

перестали слушаться. Он уже не мог ими прощупать свой

пульс. А мысль, ясная, совершенно четкая, мечется, как

птичка, попавшая в западню. "Это все - конец. Как просто и

нелепо. Саша, Леночка, Слава... Что же это? Родные...

Воздуха, дайте воздуха..."

- Спокойно, генерал Макаров, без паники, - вслух сказал

он самому себе. - Ты жил, как солдат, честно и мужественно.

Сохрани мужество до последнего вздоха.

И тут ему в этот трагический миг вспомнилась осень

сорок первого, Бородинское поле и комиссар Гоголев

Александр Владимирович с приветливой улыбкой на бледном

лице.Это и был его последний вздох.