Бородинское поле

любил по-братски, схоронили без него вблизи Багратионовых

флешей. Потому что в это время шел жаркий бой, и главная

тяжесть сражения ложилась на артиллерию, прежде всего на

истребительные противотанковые полки. Когда на левом

фланге дивизии немецкие танки совершили прорыв между

железной и старой Смоленской дорогами и устремились в

сторону станции Бородино, угрожая выйти в тыл дивизии,

Полосухин позвонил Макарову и своим ровным, спокойным

голосом, будто ничего опасного не случилось, сказал:

- Поздравляю тебя, Глеб Трофимович, с присвоением

звания подполковника. Как там у вас обстановка? Терпимо?

- Вообще, нажимает, пытается, атаковать, но мы держим

прочно и будем держать. Впереди нас - батальон майора

Щербакова. Орлы, товарищ полковник. На них можно

положиться. Да и коллеги наши - артиллеристы под стать им.

- Так вот слушайте, подполковник: коллеги ваши остаются

на месте, будут поддерживать майора Щербакова, а вы со

всем своим хозяйством развернитесь на сто восемьдесят и

выйдите в район Багратионовых флешей. Прикройте левый

фланг с юга и закройте брешь на линии железной дороги. Вы

поняли задачу?

- Понял, товарищ комдив. Но у меня один дивизион

находится в районе Утиц.

- Пусть там и остается. Там положение очень тяжелое.

Давайте действуйте. И поторопитесь. Ваш сосед уже получил

мой приказ, они займут ваши позиции, Я вас встречу на

Багратионовых флешах, и там уточним задачу.

И через десять минут закрутилась, завертелась машина:

полк менял огневые позиции.

Трусоватый и хитрый Чумаев - ординарец Глеба - с

беспокойством укладывал несложный багаж командира полка

и вертел по сторонам своими круглыми, птичьими глазами,

стараясь точно определить смысл происходящего. Главное,

ему хотелось знать - отступление это или тактический маневр?

В его понятии было три вида боевой деятельности:

наступление, отступление и тактический маневр. А спросить

не у кого: его приятель Акулов поехал хоронить своего

комиссара. Чумаев доверял опыту и прирожденной сметке

мудрого Акулова, хотя осведомленность Акулова объяснял его

доверительными, почти дружескими отношениями с

комиссаром, теми отношениями, которых не было и не могло

быть у Чумаева с командиром полка. И все же, улучив

подходящий момент, спросил:

- Мы, товарищ майор, отступаем или как? Я к тому, что

сюда мы больше не вернемся?

- Мы меняем позиции, Чумаев. Так требует обстановка.

Это - во-первых. А во-вторых, впредь называй меня

подполковником.

Безбровое серое лицо Чумаева вытянулось от удивления

и потом осветилось радостной улыбкой.

Весь день 15 октября батальон майора Щербакова вел

жестокий бой с немцами за деревню Шевардино. В течение

дня бесстрашный комбат трижды поднимал своих бойцов в

контратаку, и трижды враг не выдерживал рукопашной -

отходил в лес. Участок, обороняемый батальоном Щербакова,

был для немцев своего рода костью в горле. В то время как им

удалось потеснить наши части на правом фланге, отбросив их

на восточный берег речки Война, к окраине деревни Бородино,

и сделать глубокий прорыв на левом фланге, здесь, у

Шевардино, сибиряки стояли неприступной скалой, о которую

разбивались волны вражеских атак. К вечеру немцы подтянули

танки и бросили их на батальон Щербакова.

Над батальоном Щербакова нависла угроза полного

разгрома. Под прикрытием артогня Щербаков начал отходить в

сторону Семеновского. Заняв Шевардино и таким образом

вступив на Бородинское поле, немецкие танки не решились на

ночь глядя, без поддержки пехоты преследовать батальон.

Ночью отряд эсэсовцев вошел в деревню Шевардино. А в

полночь под покровом темноты гитлеровцы, теперь уже без

танков, попытались штурмом взять Шевардинский редут. Они

атаковали с трех сторон, но, встреченные картечным ливнем,

откатывались назад, оставляя на хрупком примороженном

снегу десятки трупов. Решили ждать утра, чтобы бросить на

дерзких артиллеристов одновременно танки и пехоту.

В полночь в просторный блиндаж, в котором разместил

свой КП Глеб Макаров, прибыл командир дивизии Полосухин.

Командир артполка и начальник штаба Судоплатов сидели за

импровизированным столом и пили чай. Оба они только что

побывали во всех батареях и взводах, изрядно наморились,

продрогли и теперь отогревались крепким чаем и теплом от

накаленной докрасна маленькой чугунной печки, возле которой

сидел Чумаев и острием консервного ножа старательно

царапал буквы на гильзе из-под снаряда.

- Ты, Егор, не спеши, но поторапливайся и делай все на

совесть, - наставлял Глеб, глядя через стол на склонившегося

над гильзой ординарца усталыми, воспаленными глазами. -

Поглубже врезай, чтобы время стереть не могло. А не тяп-ляп.

- Да я и так чуть не насквозь прорезаю, товарищ