Бородинское поле

халатах Голубев и Ананьин. Они залезли под мост, присев на

корточки, прислушались. В деревне слышалась немецкая

речь, кто-то колол дрова, в уцелевших избах топились печи, на

улице горел костер - весело, бурно: видно, в него подливали

бензин или солярку. Совсем неподалеку от моста стоял танк. В

танке дежурили. Но рядком - никого. Правда, невдалеке у дома

ходил часовой и несколько солдат пилили дрова. Из-за

поворота затрещали моторы, а затем промчались через мосток

два мотоцикла на Семеновское, осыпав разведчиков снежной

пыльцой.

- Пойдем дальше по ручью, - прошептал на, ухо Ананьин.

- Цс-с, - крепко зажал ему широкой ладонью рот Голубев.

Предосторожность ефрейтора, как старшего в разведке, не

была излишней: в десяти метрах - танк, в двадцати - часовой у

избы, а дальше - целая группа у костра. Прошептал на ухо

Ананьину: - Отходим.

- Взорвем мостик, - шепнул в ответ Ананьин. Голубев

отрицательно покачал головой.

- Бессмысленно. И себя обнаружим, - прошептал в лицо

Ананьину.

Но тот не хотел возвращаться, ни с чем. Посылая их в

разведку, командир сказал, что желательно бы достать "языка",

если предоставится возможность. А если не удастся, то

собрать сведения о противнике в Шевардино. Голубев считал,

что задача - собрать сведения - выполнена. Но у Ананьина

чесались руки. Ему казалось, что Голубев просто трусит. Не

столько расчетлив и осторожен, сколько боязлив и на риск не

пойдет. Голубев так рассуждал, сидя под мостом: "Легко

сказать - взорвать. Д чем? Хоть мостик и зачуханный, а

противотанковой гранатой его, пожалуй, не разрушишь. Надо

было разобрать, когда из Шевардино уходили. Да не до него

было: бежали от танков. Да и что толку - есть он, этот мост, или

нет, - танки и так через ручей пройдут. А пожалуй, и не пройдут,

застрянут: под тонким ледком - топь, увязнут, забуксуют. Да и

машины не пройдут. Ну и что, взорвешь, а они новый за

полчаса набросают. Сарай разберут и накидают бревен - вот

тебе и мост. Нет, Ананьин ерунду говорит. Шутоломный он -

сорвиголова. Ему б только шум-гам. А разведка - дело тихое,

тонкое. Высмотрел, где, что и сколько, доложил командиру.

Конечно, "языка" бы взять неплохо. А как его возьмешь? Да

хотя б и часового, который у избы, подождать, когда солдаты

напилят дров и уйдут. Опять же к нему скрытно не подойдешь,

и снег под ногами шуршит".

И Ананьин размышлял: "Хрен с ним, с мостом, он еще и

нам самим может пригодиться, когда обратно пойдем на

Шевардино. А вот танк стоит у моста - это уже худо, ни к чему

он тут. Сейчас его башня повернута прямо на Семеновское, на

тот случай, если мы в лоб пойдем. А что ему стоит развернуть

ее левей, вдоль ручья? Будет косить из пушки и пулемета,

живого места не оставит. Сколько людей положит. И в первую

очередь нас. Командир конечно же нас в голове наступающих

поставит: ведите, мол, указывайте дорогу. И поведем на пушку

и пулеметы танка. Ведь удобней дороги нет, чем по этому"

оврагу. А его, этот танк, можно запросто уничтожить, пока еще

не рассвело. Пашка, конечно, трусит".

- Слушай, Паша, - шепчет Ананьин. - Ты отходи, а я

останусь. Понимаешь, танк этот нельзя оставлять. Ты в

безопасности на гребне заляжешь и прикроешь меня, когда я

обратно побегу. Первым выстрелом снимай часового, иначе он

меня прихлопнет. А потом шпарь по двери, не давай им

выскочить, пока я буду мимо хаты бежать.

- Только смотри будь осторожен, зря на рожон не лезь, -

согласился Голубев. Предложенный Ананьиным вариант его

устраивал, и он, пригибаясь к земле, осторожно побрел по

оврагу мимо родникового колодца, вделанного в бетонное

кольцо, мимо избы, стоящей на косогоре оврага. И только он

миновал избу, как к колодцу, гремя ведром, спустился солдат,

настороженно посмотрел по сторонам, прислушался, что-то

сказал часовому.

Ананьин затаил дыхание: вот бы "языка"! Хотя и

понимал, что трудно его было бы взять бесшумно и почти на

виду у часового. Он подождал, пока солдат с полным ведром

вскарабкался на косогор и скрылся в избе. Повесил на шею

автомат, достал из карманов противотанковую гранату и

бутылку с горючей смесью. Не спеша вставил запал в гранату.

Спешить было некуда - надо дать время Голубеву удобно

расположиться. Подумал: "А что, если Пашка не успеет снять

часового вовремя и не прикроет мой отход?" Мысль была

неприятна, и он тут же прогнал ее: а, будь что будет - двум

смертям не бывать, одной не миновать. Ему почему-то

казалось, что самой серьезной опасностью для всего

батальона и лично для него, Андрея Ананьина, стал именно

этот танк, и если его не уничтожить, то погибнет весь батальон.

Мысль эта сделалась навязчивой, она заслоняла все другие,

мешала здраво подумать о том, что танк этот в Шевардино

сейчас не единственный, что есть и другие, которые тоже