Бородинское поле

Как ни странно, но письмо это обрадовало Нину Сергеевну: главное, что Флора жива. Ее даже умилило правописание внучки: эти два "н" в слове "Нина". Нина Сергеевна, исстрадавшаяся душой за эти месяцы, облегченно вздохнула. Ей хотелось немедленно поделиться весточкой с родными и близкими, и Нина Сергеевна бросилась к телефону. Сначала она позвонила Наташе, и та, заставив ее прочитать письмо по телефону, сказала, что она сейчас же сообщит Дэну и они вместе приедут. Потом Нина Сергеевна позвонила в контору мужу, и Оскар тоже сказал, что он немедленно выезжает. Надо бы сообщить Виктору и Бену. Но их не было дома. Виктор обрадуется: они с Флорой большие друзья. Он ее духовник. Наконец, Нина Сергеевна решила позвонить сватам - ведь бабушка Патриция и дедушка Генри тоже волнуются и переживают: Флора их единственная внучка. Миссис Патриция, услыхав сообщение Нины Сергеевны, ахнула, потом расплакалась и под конец тоже изъявила желание вместе с мистером Флемингом-старшим приехать к Раймонам, чтоб собственными глазами увидеть письмо внучки и обсудить дальнейшие действия.

Слова миссис Патриции о дальнейших действиях вернули Нину Сергеевну к реальности и заставили теперь уже трезво посмотреть на положение, в котором находится ее внучка. "Она у хиппи", - это сказал Раймон, когда Нина Сергеевна передала ему по телефону содержание письма.

- Хиппи… хиппи… - с грустью и тревогой повторила Нина Сергеевна и представила себе этих волосатых, неумытых, оборванных юношей и девиц.

После возвращения Виктора из Вьетнама, после письма от Святослава в ней с необыкновенной силой пробудилась ностальгия, острая, неумолимая и безысходная, щемящая душу до физической боли. Ей снилась далекая родина, давно позабытые картины детства. Она не знала, чем заглушить внезапно открывшуюся ностальгию.

Рядом с ностальгией кровоточила в ней душевная рана - ее Виктор с его трудной судьбой. Нина Сергеевна понимала, что вьетнамская война выбросила ее сына из жизненной колеи, сломала его физически и духовно, возмутила разум и сознание. Виктор был ее болью.

В последнее время и Бен начал ее беспокоить. Однажды, убирая его комнату, она нашла брошюру, в которой прочитала: "Основной принцип постоянной работы сиониста очень прост: сионист должен быть сионистом на каждом шагу своей жизни. При всяком крупном или мельчайшем событии в своей жизни он должен вглядываться и задумываться над тем, нельзя ли как-нибудь использовать это событие на благо нашего дела. Ни одна встреча, ни одна прогулка не должны пропадать даром". Ее настораживали встречи и прогулки Бена со своими дружками из банды Меира Кохане: она слышала о поджогах, взрывах и выстрелах. Как вдруг исчезла Флора. Новая душевная боль и тревога приглушили и затмили тоску по родине и неустроенность Виктора.

В то самое время, как Нина Сергеевна читала письмо Флоры, ее сыновья Виктор и Бен сидели на галерке для публики в зале заседаний ООН. Виктор попал туда совсем случайно. Все это время он жил как в тумане, не жил, а существовал. Он лечился от наркомании. По заключению врача лечение шло успешно, но самому пациенту успех этот, напряженная изнурительная борьба с укоренившейся привычкой, по сути дела, борьба с самим собой, причиняла нестерпимые душевные муки. Виктор сейчас был похож на дерево, корни которого лишились питательной среды. Он слонялся по жизни, равнодушный ко всему окружающему. Иногда на него находило просветление, и он обнаженно и остро начинал подвергать анализу события, уклады, нравы и обычаи, социальные явления и институты. Тогда его суждения были резки и беспощадны, они смущали Оскара и раздражали, приводили в бешенство Бена. Перепалки с Беном стали постоянными. Горячему до агрессивности Бену нужен был оппонент-противник, с которым он тренировался бы в словесных баталиях. Виктора же эти споры и пикировки забавляли, будоражили его апатию, вносили что-то новое в его скепсис. Пожалуй, единственный в их семье, кто по-настоящему понимал Виктора и не просто сочувствовал ему, а был его активным единомышленником, - так это Флора. Исчезновение племянницы Виктор переживал по-своему. Он догадывался, был почти уверен, что она добровольно ушла из дома. Не она первая и не она последняя совершила такой поступок: в тогдашней Америке это было модным явлением. Виктор сочувствовал хиппи, он разделял настроения молодежи, но действия и поступки их не разделял и считал, что Флора ушла из океана лжи и несправедливости в грязное болотце такой же лжи и самообмана.