Бороться, чтобы дышать

— Детка, эта херня была чертовски забавной, — Остин смеется сильнее, заставляя меня стянуть подушку с кровати и уткнуться в нее лицом, громко смеясь, согнувшись пополам от силы этого смеха. — Уверена, что с тобой все в порядке? — спрашивает он, когда его смех утихает, а я отнимаю лицо от подушки.

— Да, я в порядке. — Я слегка опускаю голову, отводя взгляд.

— Сколько сейчас времени?

Смотрю на часы и чувствую, как глаза расширяются.

— Срань господня!

— Что? — Повернув голову, он смотрит на часы. — Сейчас только десять.

— Я целую вечность не просыпалась позже шести, — бормочу, зная, что он каким-то образом сделал это: дал мне возможность поспать.

— Тебе нужно было выспаться. Не хотел тебя будить, но мне нужно отлить.

От этого мое лицо, которое уже остыло, снова краснеет. Это также заставляет меня задуматься, как долго я на нем спала после того, как он проснулся.

Я смотрю, как Остин встает с кровати, поднимает с пола джинсы и надевает их, мой взгляд останавливается на большой выпуклости его боксеров, прежде чем она скрывается за потертой джинсовой тканью. Затем мужчина открывает дверь и выскальзывает из комнаты. Я лежу и гадаю, что, черт возьми, творится у меня в голове. Мама умерла совсем недавно, в груди бьется боль, от которой я, кажется, не смогу избавиться, но через меня проносится затаенное чувство счастья. Странно быть одновременно грустной и счастливой, но именно это я и испытываю.

Не помню, когда в последний раз смеялась так сильно, что у меня болят мышцы живота. Встав с постели, хватаю со стула свитер и облачаюсь в него, затем роюсь в ящике, отыскивая пару кашемировых чулок, доходящих до середины бедра. Когда дверь снова открывается, заставляю себя не смотреть на Остина, пока он не рычит:

— Ты это не наденешь.

Повернув к нему голову, хмурюсь и спрашиваю:

— Что?

— Чулки. — Он качает головой, уголки его губ опускаются. — Ты их не наденешь.

— Почему?

— Мудак все еще здесь.

— Остин, я помню. — Закатываю глаза и, поправив мягкую ткань, встаю.

— Сними их.

— Нет. — Скрещиваю руки на груди, но затем мое тело двигают назад, икрами я ударяюсь о кровать, и падаю, подпрыгнув на матрасе. — Какого черта ты делаешь?

Я взвизгиваю, когда мои ноги поднимают вверх. Пытаюсь вырваться, но он одной рукой удерживает обе ноги и, пока я в борьбе перекатываюсь и мечусь взад-вперед, стягивает один чулок, потом другой.

— Отдай! — кричу я.

— Ни хрена. Надень обычные носки.

— О боже, верни их сейчас же.

— Ты не наденешь эти проклятые штуки, так что смирись, — огрызается он.

— Ты не можешь указывать мне, что надевать! — почти ору я.

— Я только что это сделал, — говорит он, отходя от меня.

— Остин, да поможет мне бог. — В отчаянии я откидываю голову назад. — Верни их сию же секунду, или я надеру тебе зад.

— Попробуй, детка, и я тебя отшлепаю, — рычит мужчина, наклоняясь ко мне.

— Не верю, что ты только что угрожал отшлепать меня.

— Угрожал и отшлепаю. — Остин скрещивает на голой груди руки, в одной из которых болтаются мои чулки.

— Пожалуйста, отдай мне чулки. — Я пробую другую тактику, надеясь, что более мягким тоном заставлю его понять, насколько это глупо.

— Нет.

— Прекрасно. — Я пожимаю плечами, иду к ящику и нахожу пару другого цвета. Полагаю, моя позиция ясна, но он выхватывает их у меня, присоединяя к тем, что уже держит в руке.

— Почему ты так нелепо себя ведешь?

— Я уже сказал, мудак все еще там.

— Да какое он имеет отношение к тому, что ты взял в заложники мои чулки?

— Войдя в комнату, моей первой мыслью было, что я хочу тебя — в этих чулках и ни в чем больше, чтобы ты обхватила мою талию своими длинными ногами, пока я буду тебя трахать, — рычит он.

Дыхание вырывается из меня с внезапным свистом, голову заполняет образ: я под ним, мои ноги вокруг его бедер, наши лица близко друг к другу, а потные тела движутся в едином ритме.

— Ох.

— Да, ох.

Остин запихивает чулки обратно в ящик и захлопывает его, затем поднимает с пола рубашку и натягивает ее через голову. Наблюдаю за ним, все еще ошеломленная его словами. Знаю, он сказал, что ответил на мой поцелуй, и я вижу, как что-то меняется, но признание в том, что он меня хочет — не то, что я когда-нибудь снова предполагала от него услышать.

— Что происходит? — спрашиваю, даже не уверенная, достаточно ли громко говорю.

Он изучает мое лицо, делает ко мне шаг, и, наклонив голову в сторону, касается губами моего уха, шепча:

— Нечто прекрасное, ягненочек. — И прежде чем отступить, прижимается к моим губам в легчайшем поцелуе, затем открывает дверь и выходит из комнаты, оставляя меня бороться за каждый вздох, но в кои-то веки не от боли.

Мне требуется несколько минут, чтобы набраться храбрости и выйти из комнаты, сделав это, я иду на кухню, видя картину, которую никогда не думала, что увижу. Остин, в джинсах, рубашке и босой, наливает кофе, а Кен, одетый почти так же, как Остин, стоит ко мне спиной с чашкой кофе, опираясь на стойку. Переводя взгляд с одного на другого, мне хочется развернуться и уйти до того, как кто-то из них меня заметит.