Бортовой журнал 7

Ни о каком страховании нельзя говорить – страхуете ли вы машину, жилье или собственную жизнь, а есть еще и медицинское страхование – отдельный вид страхования, существующий внутри этого самого общего страхования.

Я бы сказал, что это разложение внутри самого разложения. Например, кто-то попадает в больницу, родственники несут туда тут же страховку, и им сейчас же говорят, что надо бы для умирающего купить иммуноглобулин, а его стоимость может достигать и 14 ООО рублей за ампулу, а на первый раз нужно прокапать шесть ампул. И родственники пойдут и купят эти шесть ампул за 84 ООО рублей, а потом они подпишут бумагу, что они не имеют претензий к медицинскому нашему страхованию, потому что без этой подписи умирающему прокапают только тот физраствор, который наше страхование готово оплатить.

И гарантий никаких. Вы отдали деньги, а вам вернули труп, потому что одного взгляда на умирающего будет достаточно, чтобы установить, что он протянет только три дня – с иммуноглобулином или без него, все равно.

А аптека помещается здесь же, в здании больницы, и спусти вниз, в нее, эти шесть ампул от умирающего – и вот вам уже вечные ампулы, подпитывающие очередного трупоеда.

По-другому не бывает. Это разложение. Рядом с трупами многим тепло.

* * *

Клянусь всем, что есть на свете дорогого, я очень хорошо отношусь к демократии.

А еще я очень хорошо отношусь ко всем нашим руководителям, носителям этой самой демократии.

Потому что они действительно носят ее.

При себе, на себе, с собой и в себе.

Аж перекосило.

* * *

Клянусь всем, что есть на свете великого, я очень хорошо отношусь к их мыслям – а они все время являют нам свои мысли – так, от всякой ерунды, но во всем этом есть свой смысл, фантазия и философия, которая всякий раз оказывает нам могучую поддержку.

Втуне.

* * *

Мы особенно нуждаемся в этом виде поддержки, потому как остальные виды мы уже видывали.

А еще мы нуждаемся в заботе.

Прохладной заботе.

Оставили ее остывать самостоятельно, вот она и стала прохладной.

Хуже было бы, если б она была горячей, с пылу, обжигающей – в руки невозможно взять. А так – как манная каша в пионереком лагере – на всех одна и давно остудилась, прилипнув к тарелкам.

* * *

А хороши бывают посиделки с правителями. Во время оных посиделок можно и вопрос задать, и ответ на него получить – ну, так чтоб не очень, конечно.

Потому что все это для неокрепших умов.

Они – те умы – у нас еще встречаются.

Они исследуют различные области знания – Создатель наш все это терпит, конечно.

* * *

Взять хотя бы суды. Недавно наш-то опять отличился. Сказал насчет судов такое, такое… в общем, все повернул и поставил опять на ноги.

А то ведь до того этой самой, что ни на есть, все и думали. А тут – опять на ноги. Вот так и будем переворачиваться.

* * *

Берлускони приезжал. Не слышали?

Зачастил.

А до этого и Шредер с Шираком были.

Тянет их к нам, замечу, потупя очи долу. Большая такая, осмелюсь ли, великая тяга.

Господь наш, Бог Вседержитель, складывает нас в таких конфигурациях и видах, и в таких целях он все это делает, согласных с его бесконечной мудростью, что некоторых тянет друг к ДРУГУ

Особенно когда дело касается нашего заповедника. Демократии, конечно.

* * *

«Он очень боялся Бога и с уважением относился к религии!» – напишут на его могиле.

Или: «В нем было больше религии, чем здравого смысла!»

Там много чего напишут, оставь эту могилу во власти времени.

Вот ведь беда – ляжет в землю, и всякий захочет на него нас… Но об этом пока не думаете А почему?

А потому что все думы о России.

О ней. О матушке. Потому что кое-кому она матушка, а кому-то и мать (в различных вариантах).

* * *

Тут я бы спел, конечно, если бы пение мое усладило еще хотя бы один слух, окромя моего собственного.

Грешен. Люблю петь.

В основном государственные гимны.

Грядет 4 ноября. Я это чувствую, потому что меня заранее тянет.

Осеннее это. Глубоко осеннее. Тягучее, если не сказать тягостное.

Избыть это все хочется.

Так что пение в самый раз.

Вскочил, всклокоченный, поворотился окрест, а потом и вытянулся в струночку и – самое это самое – запел.

* * *

Я думаю, только один человек во всем белом свете с ходу способен был бы меня понять, и человек этот – председатель нашей Думы.

Я его видел несколько раз, и всякий раз мне приходило на ум, что запой я вот так, ни с того ни с сего, Гимн государственный – и он поймет.

Не осудит, не воспротивится, но поймет.

Он даже подтянет.

А голос у него – на слезу пробивает.

Тут он недавно про выборы говорил, так мне сейчас же плакать захотелось.

Подлинное он сокровище – это я со всей ответственностью заявляю.

Подлинное, истинное сокровище из неисчерпаемой сокровищницы знаний. И даже когда на белое он говорит черное, я приглядываюсь– и, батюшки-светы, святые угодники, Агапья, Агапья, поди ж ты! – действительно черное.

Вот ведь каково!

«Мудрость и политика правительства забыты были из-за неприменения их на практике!» – это цитата. Не помню кого, но почему-то как только вижу его, так сейчас же про мудрость и вспоминаю вместе с правительством.

* * *