Борцы

Достав папиросу изо рта и сбив пепел на пол, Смуров сказал:

— Ну вот мы и пришли в себя, Уланов... Я ваш поклонник по цирку Чинизелли... Меня зовут Юрий Александрович Троянов... Тро-я-нов... Вы узнаёте меня?

— Да.

Никита удивился, что его губы прошептали это слово — ему казалось, он произнёс его полным голосом.

Смуров бросил папиросу, завязал бинт. Оказывается, он просто поправлял повязку.

— Ну как? Не давит? Затянули вчера — постарались... Шесть пуль, как записано в истории болезни, извлечено. Благодарите бога, что стреляли по вам, видимо, с очень большого расстояния... Лишь одна пуля разбила берцовую кость... Да вот ещё неизвестно, что тут с ребром... Рентген покажет... Остальные пули застряли в ваших мышцах... Ну, как? Хотите есть?.. Сестра, накормите нашего чемпиона... Когда окрепнете, расскажете мне о своих похождениях... «Далеко до Типперери, далеко. Расставаться с милой Мери нелегко»...

Никита прикрыл глаза. Сквозь дрёму услышал: раненые с почтением шепчутся о нём. «Зачем? Я такой же, как они»,— подумал равнодушно. Потом опять уснул.

Разбудили его разговоры, хотя люди говорили шёпотом.

— Измена кругом...

— Ну, ты загинаешь больно...

— Вот дура. А пошто одна винтовка на десятерых? А? Пять снарядов на одно орудие?.. Это как?

— Государь не знает... Ходоков бы к ему...

— Как в пятом годе встретит он твоих ходоков...

— Тихо ты... Ныне у стен ухи развешаны...

— И то...

— Рази русский солдат побёг бы из Курляндии, когда бы снаряды были? Ни в жисть...

— Что там Курляндия... Польшу бросаем, Галицию...

— Против германа не попрёшь... Снарядами сыплет — живого места нет.

— Говорю, измена, братцы...

— Тут они, конешным делом, пользуются... Дураков вокруг царя посадили... Они хлопают ухами, а их обходют... А им што— деньги идут, опять же дачи есть — уехал и отдыхает там... Нет, право слово, ходоков надо — глаза открыть государю. Он не выдаст...

— Забыл девятое-то января?.. Ходоков... Тут надо сообча...

— Сообча — оно всегда выйдет... Чтоб каждый...

— А што — каждый? Я человек маленький, незаметный...

— А сколько нас таких-то?.. Полная Расея... Вон в девятьсот пятом у нас в уезде все мужики поднялись — сбежал помещик...

— Тихо, робяты. Дохтур идёт.

— Троянов-то? Троянов-то хороший... Он ничего барин...

«Хвалят Тимофея Степановича,— растроганно подумал Никита.—Хорошие мужики. Правильно все говорят. Но неужто в нашей армии нет ни снарядов, ни винтовок?»

Он открыл глаза.

— Ну, как дела, богатырь?—спросил Смуров, наклоняясь над ним.

— Хорошо.

Смуров присел рядом, подмигнув, попросил:

— Рассказывай.

Никита начал издалека — с Испании. Хотелось говорить и говорить — давно его никто не слушал, давно он не видел русских... Мадридская «пласа де торос», Альваро Ховальянос, Париж, иностранный легион, Шумерин, смелые сенегальцы, плен, побег, концлагерь в Пруссии, новый побег, десятки километров по чужой стране, голод, последние шаги перед своими окопами...

— Вот, сердешный, хлебнул горя,— вздохнул рябой солдат с бровями, как два пшеничных колоса.— А мы-то жалобимся, что нам чижало...

— Живуч русский человек,— сказал другой.

— А ты, мил человек, говоришь, что и французу нелегко достаётся?.. Нелегко?.. Да уж война, она для всех, конешно... Одно слово, война...

— Да ведь и герману бывает несладко, когда мы его гоним... Вот, я помню, в Карпатах...

— А ты не перебивай. Дай человеку рассказать. Тоже вон и доктор послушать пришёл... В Карпатах-то мы и сами были...

— Рассказывай, мил человек, рассказывай.

Никита вздохнул, произнёс:

— Везде тяжело… Только дома — легче. Дома — стены помогают.

— Это уж как есть...

— Так я стремился к вам, так стремился...

Он прикрыл глаза.

Увидев в них слёзы, Смуров похлопал его по руке:

— Вот вы и в родных стенах. Смотрите, какие расчудесные люди вокруг вас.

— Эх, доктор,— взволнованно заговорили вокруг,— вас бы нашим командиром — мы бы чудесов наделали... А то ведь никаких сил нет... Чуть чего — хлобысть в морду...

— Ну-ну... Сейчас вы раненые, никто вас бить не будет. Нашли о чём говорить. Вы вот лучше подумайте, что вашему товарищу пришлось испытать...

Прибежала молоденькая сестра в сером платье.

— Халат?— строго обернулся к ней Смуров.

— Юрий Александрович,— затараторила она, не обращая на его тон внимания,— вас главный зовёт. Говорят, мы здесь до завтрашнего утра будем стоять. А халат я сейчас надену, не сердитесь.

«Не боятся его,— с признательностью подумал Никита.— Не боятся, а уважают».

Он повернул лицо к окну. Перед небольшим каменным вокзалом толпились бабы; в руках у них — четверти с молоком, кульки с ягодами, с варёной картошкой. На перрон высыпали раненые; появилась стройная фигура Смурова — в гимнастёрке, аккуратно перетянут в талии ремнём.

Никита остался один. Повернувшись на бок, положил на одеяло забинтованную руку, глядел на народ. Потом незаметно для себя заснул. Проснулся, когда была ночь. Понял, что поезд идёт.