Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Был у Баклажанова-старшего товарищ детства, с которым они приехали в Ленинград поступать в институт. Это был сухощавый тонкий человек с не менее тонким чувством юмора и широкой эрудицией. Он никогда не унывал и заражал всех вокруг своим фирменным задором и энергией. Борис Борисович тоже любил пошутить, только шутил он по-своему. Товарищ его был ему полным антиподом и по образу мысли, и по телосложению, и по тяге к «зеленому змию», а, как известно, антиподы притягиваются. Их институтская группа всегда была дружна, и все поддерживали теплые отношения даже многие годы спустя после окончания вуза. Годы шли, время брало свое, и люди начали «уходить». «Ушел» и их одногруппник Юрий Кудинов, о чем «Антиподу» сообщил по телефону один из сокурсников. Дело в том, что в тот конкретный момент «Антипод» вернулся с какого-то банкета, на котором, видимо, несколько не рассчитал силы и пребывал в состоянии человека, понимавшего в этой жизни абсолютно все и даже имевшего некоторые претензии на мировое господство. В группе у них было два Юрия. Вторым был Грудич. Учитывая состояние и приняв еще горячительного для закрепления банкетного эффекта, он не придал значения фамилии, сконцентрировавшись лишь на имени, и начал обзванивать одногруппников со словами:

– Грудич умер!

– Как? И Грудич тоже? – получал он один и тот же ответ на каждый свой звонок.

Через некоторое время в стане однокурсников возник конфуз, и все разом начали набирать Грудича. Тот, будучи человеком скромным и не привыкшим к излишнему к себе вниманию, несколько удивился такому интересу к своей персоне, а главное, тому, что он живой.

– Да как же, ребята? Мне нельзя, у меня трое детей и ипотека, – отвечал он всем, понимая, что был обречен на бессмертие.

Вершил «Антипод» людские судьбы и задолго до того, начиная еще со студенческой скамьи. Давным-давно они сидели втроем вместе с тем же Грудичем в комнате институтского общежития и по мере сил готовились к последней летней сессии. Настроение было крайне нерабочее – за окном стоял ленинградский зной, и шум пролетавших по проспекту троллейбусов абсолютно не давал сосредоточиться на конспектах. Неожиданно в дверь постучали, и вошел их товарищ из параллельной группы, живший этажом выше. Это был Тима Генделев. Он был офицерским сыном и, как водится, судьба помытарила его по разным городам и весям, в итоге приведя в Ленинград, где он и поступил в тот же институт. Парнем он был цельным и напористым и не чуждым авантюр.

– Парни, я побуду тут с вами недолго, к соседу родня приехала – в комнате сидят все друг на друге, – сказал он, присев на угол скрипучей общажной койки.

Тимофей сидел, задумавшись, и, чувствовалось, что был чем-то не на шутку озадачен.

– Сдается мне, Тима, что-то тебя гнетет. Расскажи, может, чего и придумаем! – сказал Грудич, внимательно изучавший его все это время.

– В двух словах или как?

– Ну, у тебя есть два варианта: либо все расскажи, либо все в подробностях, – подключился «Антипод», явно учуяв интригу.

– Мда, вариантов вы мне немного намерили. Tertium non datur[8], – отшутился Генделев.

– «Наливай», мы не торопимся! – сказал Грудич.

– Да нравится мне девчонка одна, – начал Тима, – курсом младше учится. Не знаю, как познакомиться, а она и без того вниманием не обделена. Чувствую, если сейчас институт закончу, – потеряю ее.

– Ну, тут расклад простой, – сказал «Антипод», – надо на второй год остаться. Все элементарно!

– Книжки тебе по целеполаганию писать надо, стратег! – саркастично парировал Генделев. – Что на второй год остаться надо – и лосю понятно, но как это сделать?

В комнате повисла пауза. Начался мозговой штурм. Каждый из членов квартета пытался явить свету свой вариант, сидя в испарине и в без того душной комнате.

– А давай, тебе руку сломаем, – вдруг неожиданно включился юный Боря, резко подняв глаза на Генделева и махнув пышными кудрями. – А что, возьмешь «академку», а на следующий год с барышней в одной группе окажешься, а там уж сам банкуй – все в твоих руках.

Все переглянулись, несколько оторопев от нахрапа решения.

– Легко тебе говорить, – сказал Тима, – кости не твои!

– Ну и жена будущая, знаешь ли, не моя тоже! – резюмировал Баклажанов тоном, не оставлявшим вариантов.

– Надо плацдарм организовать и анестезию, – подключился «Антипод», поставив прикроватную тумбочку в центр комнаты и, достав оттуда початую бутылку «Пшеничной», налил Генделеву полстакана.

Тима был уже и сам не рад, что зашел, но отступать было поздно, а уронить себя в глазах заговорщиков и вовсе недопустимо. Он поднял стакан и, пробурчав себе под нос какой-то самотост, выпил в три глотка.

– Теплая, зараза! – сказал он через некоторое время по прибытию эффекта.

– Извини, не подготовились! – бросил Баклажанов.

Затем усилием воли покорившись судьбе, Генделев с понятной неохотой присел, положив руку на тумбочку.