Босиком по 90-м

– Но ведь, если бы он позвонил вам по телефону, у вас тоже бы не было никаких доказательств, так? Верните. В противном случае, ему это не понравится.

– Ладно, – вздохнул Макарычев, – забирай. А как насчёт трёхсот баксов?

– Мы с вами, примерно, одной комплекции, – с этими словами я снял свою новую кожаную куртку и отдал ему. – Думаю, подойдёт. Я в ней и месяца не проходил. А денег у меня нет. Честно.

– Странный ты, Валера, какой-то, – покачал головой диспетчер. – Целый самолёт пригнал. Грузовики с фруктами, сыром, колбасой грузишь, а говоришь, что без копейки… Знаешь ты кто?

– Кто?

– Новый русский с дыркой в кармане! – хохотнул он и бережно повесил мою кожанку на свою вешалку.

А я всё стоял и не уходил.

– Чего ждёшь-то?

– Дайте команду на заправку. А то знаю я вас…

– Нет, ну посмотрите на него, а? – он взмахнул руками. – Не верит!

Макарычев нажал на кнопку переговорного устройства и вызвал службу ГСМ. Он долго и подробно объяснял, что надо делать. На том конце неохотно согласились. К счастью, оказалось, что экипаж ИЛ-76 был ещё на месте.

Я уже хотел выйти, как диспетчер протянул мне свою матерчатую куртку, вероятно, ещё советского пошива.

– Дарю. Когда новую купишь, эту можешь выбросить.

– О! вот это по-честному, – обрадовался я. – Мой пуховик в самолёте остался. А мне ещё по взлётке бегать. Обратно полетим ещё часа через три.

Не знал я тогда, что совсем скоро мне придётся бегать не только по взлётной полосе, но и по размокшей от грязи пахоте.

Глава 14 И один в поле воин

Экипаж Ил-76 не преминул пожаловаться Гургену на выкачку керосина из баков.

Я шёл по мокрой от недавнего дождя бетонке, когда увидел, как к якутскому самолёту на огромной скорости подлетел чёрный «Джип Чероки» и резко затормозил. Из машины выскочил Гурген с автоматом и понёсся по трапу. Предчувствуя неладное, я бросился за ним.

Когда я вбежал в салон, там стоял сплошной крик. Лётчики и бортпроводницы прижались к наставленным коробкам и с ужасом смотрели на Гургена, размахивавшего «Сайгой» (её-то я и принял за АК-74).

– Кто разрешил тебе заливать керосин с моего самолёта? – выпучив глаза, орал он на капитана.

– Генеральный директор, – спокойно ответил я, но голос предательски дрогнул.

Гурген повернулся.

– А! Валера! Говорят, это ты замутил? К генеральному в ресторан ездил, на коленках ползал, упрашивал мой керосин тебе отдать? Да? Ну что, побазарим?

– Давай, – пожал я плечами.

Надо сказать, что после той истории с папиком-Упырём, когда я уже почти распрощался с жизнью, Гурген был для меня уже не так страшен. К тому же, я давно понял, что он больше строил из себя блатного, чем на самом деле им являлся. Вот и с «Сайгой» приехал, на которую, у него, наверняка, есть разрешение, и на крик берёт, рассчитывая, что его должны обязательно бояться. Нельзя сбрасывать со счетов, что я всё-таки воспитывался в далеко не благополучном районе и насмотрелся на бывших зеков, живших в соседних домах. Они хоть и обзавелись семьями, но вели себя не так, как остальные жители нашего городка. Гурген очень сильно от них отличался. И главным образом тем, что боялся тюрьмы. Это и есть та самая грань, разделяющая «бродягу арестанта» и того, кто себя за него выдаёт. Настоящий урка, не задумываясь, хватается за финку, если его попытались унизить или идёт на преступление, если считает, что настал подходящий момент. Тюрьма для него – необходимая реальность с существованием, которой он давно свыкся. «Ну, посадят…И что? Видно, такая моя воровская доля» – рассуждает он. Другое дело «фраер», пусть даже очень похожий по манере поведения на уважаемого «арестанта». Он всегда размышляет о последствиях своих шагов. Он чётко видит разницу между свободой и несвободой, и опасается этот рубеж переступить. А стало быть, боится тюрьмы. Стоит такому первоходку попасть в СИЗО и выдать себя за другого, как его моментально раскусят камерные психоаналитики. Про таких сидельцы со стажем говорят: «блатную жизнь люблю, но воровать боюсь». Слышал я и другое высказывание: «До Ростова мы воры, от Ростова – черти!». Ростов-папа, служит как бы границей. После её пересечения заключённые, выдававшие себя за настоящих воров, иногда становятся «чертями»[6], поскольку на этапе сталкиваются с подлинными «ворами в законе».