Старый солдат, на чьем теле рубцов и шрамов было больше, чем медалей на пиджаке, жил одиноко. Увидев племянника, старик всплеснул руками и закачал головой. В голосе его смешались и радость и горечь.
- Бисмилля рахмани рахим! Во имя аллаха милостивого и милосердного, творца всего сущего, покровителя великих пророков! Слухи о твоих делах, сынок, опередили твое появление. Никто здесь уже и не знает, кто ты великий разбойник или герой, решивший щитом славы прикрыть народ, осыпаемый стрелами бедствий. Люди говорят и думают всякое.
- Мне трудно ответить вам, дядя, - сказал Таштемир, обнимая старика. Назвать себя щитом народа - значит, незаслуженно возвеличить себя. Каждый должен носить одежду, которая ему по плечу. Гору горя не одолеет самый могучий палван, хотя в силах народа разнести ее по камушку. Я лишь один из тех, кто взял в руки свой камень, и пытаюсь отнести его подальше. Мне не по душе, если чаша людской печали вдруг наполнится новыми слезами несправедливости.
- Ты хорошо сказал, сынок. Я всегда знал, что слухи бывают только грязными. Чиста одна истина. - И уже другим, ласковым голосом старик предложил: - Проходи в дом, сынок. Я тебя покормлю.
Таштемир ополоснул руки. Дядя тем временем принес тарелку с вареным рисом. Таштемир взглянул на нее и улыбнулся.
- Вы не обижайтесь, дядя, но, если вы думаете, будто мне хватит этой порции, я сочту, что жители Каптаркалы потеряли веру в богатырские силы родного народа.
Старик засмеялся, и лучики морщин из уголков глаз разбежались по щекам.
- Таштемир, я узнаю по аппетиту сына своего старшего брата. Для него в молодые годы опустошить казанчик с пловом было делом простым, словно речь шла о пиалушке чая. Только, сынок, времена были иными. Теперь у меня в хозяйстве самый большой баран - белый петух.
- Это прекрасно, дядя! Надеюсь, в твоей кладовой есть яйца? Десять! сказал Таштемир. - Нет, двенадцать. Сразу. И три лепешки.
- Сохрани аллах твой аппетит, - удивленно проговорил старик. - Мне доставляет немалое удовольствие видеть, когда ест настоящий мужчина.
- Большое дело требует много пищи, - сказал Таштемир и отломил от свежей, пышной лепешки большой кусок. - Я приступлю, не ожидая яиц.
Через десять минут Рахимжон торжественно внес в комнату огромную сковороду, на которой, шипя и потрескивая, дышала жаром яичница из дюжины ярко-желтых глазков. Мигом прикончив ее и очистив сковороду до сухости ломтем лепешки, Таштемир, тяжело отдуваясь, отвалился на подушки.
- Спасибо, дядя. Теперь мне бы поспать минут шестьсот.
- Спи, родной. У меня для тебя всегда есть место.
- Еще раз спасибо, дядя. Но шестьсот минут мне не отпущено. Три часа самое большое. И вы меня разбудите минута в минуту.
- Хоп! Разбужу. И ты опять исчезнешь?
- Конечно, дядя.
- И когда вернешься?
- Убийственный вопрос. Как только вы увидите меня снова, то, значит, я уже вернулся.
- Если кто-то будет о тебе спрашивать?..
- Меня у вас нет и не было, дядя.
- Все понял, сынок. Ложись и набирайся сил.
Вечером из Каптаркалы в Бешарык Таштемира отвез на собственном "Москвиче" двоюродный брат Юсуф. Высадил в тенистой аллее неподалеку от центра и без задержки умчался назад.
Дойдя до первой телефонной будки, Таштемир снял трубку и набрал номер. Ответила женщина.
- Амана Рахимбаевича по срочному делу, - попросил Таштемир, изменив голос.
- Его нет дома. Он будет позже.
- Когда примерно?
- Часов в десять. Может, чуть позже.
- Рахмат, - поблагодарил Таштемир и повесил трубку.
Он направился к дому, где жил директор ликероводочного завода. Под тенистыми деревьями во дворе нашел пустую скамейку. Сел, вытянув ноги. Посмотрел на часы и стал ,ждать. Время тянулось медленно, но он был терпелив.
В десять десять во двор въехал новенький красный "Жигуль". Погасли фары. Хлопнула дверца.
- Аман [Аман (тюрк.) - спокойствие. Употребляется как имя и приветствие вместо традиционного ассалом алейкум.], - сказал Таштемир, выходя из тени.
- Аман, - ответил Рахимбаев автоматически и только тут узнал Иргашева и потерял дар речи.
- В машину! - приказал Таштемир и с силой ткнул директора в жирный бок стволом пистолета. - Открывай и садись!
У толстяка дрожали руки, и он долго возился у дверцы, не попадая ключом в прорезь замка. Наконец дверца распахнулась.
Сев за руль, Таштемир вывел машину на проспект и, миновав "его, выехал на Акжарское шоссе.
- Куда ты меня везешь? - спросил Рахимбаев с тревогой.
- Привык все знать? - в голосе Таштемира зву~ чала издевка.
- Нет, просто так, - испуганно проговорил ,пленник.
- Допросить тебя надо, уважаемый. Заедем в тихий уголок, и ты мне "се, что знаешь, по порядку расскажешь.
- Почему я, Иргашев? Что я знаю? - голос Рахимбаева задрожал.
- Ты человек очень осведомленный, Аман. Поделишься, введешь меня в курс дел. Я ведь блуждаю во тьме.
Директор сгреб ладонью пот с широкой физиономии и жалобно всхлипнул.
- Я ничего не знаю, Иргашев. Я человек маленький. Шестерке.
- Разве не тебя друзья называют Илон - Змея?
Это почетное имя. Верно?
- Какая же я Имея? Ты же сам знаешь...