Босиком по горячим углям

- Не крути. Илон. Можешь предъявлять свои претензии к Эмиру. Это ведь он назвал тебя Илоном, когда ты с Султанбаевым лопал плов на айване. И ты, насколько я злато, не подавился, не возмутился. Ты только ржал от удовольствия. Разве не так?

Директор икнул и провел ла юныо по мокрому лбу.

Страх выжимал из него плату, и машина заполнилась острым запахом пота.

- Теперь скажи, Илон. что стало с Касумом Пчаком?

- Ты же сам... у6ил его.

- Поразительная осведомленность! А где его шайка?

- Их всех убили...

- Я и тебя могу шлепнуть, Илон. У меня уже опыт есть, ты знаешь.

- Знаю, - отозвался Рахимбаев стуча зубами. - Но за что?

- Вот об этом и поговорим, чтобы я знал о твоих подвигах. Первым делом доложи, сколько вы на меня повесили трупов? О Бакалове я знаю. Калмыков тоже на мне? Так... А Шамшир?

- И он на тебе.

- А на кого вы повесили шайку Касума?

- На "Гмерти". Они столкнулись и перебили друг друга.

- Илон, я знал, что вы промышляете приписками, но не представлял, что в таком масштабе. Значит, и Гордаша, своего дружка по тайному промыслу порошком, тоже на волков списал?

- Какой он мне дружок? Гордаш - дрянь! Мелкий жучок. Вредный для нормального общества. Таких надо давить без всякой жалости.

Толстяк внезапно вдохновился, его глаза загорелись злобой. Жирные губы то и дело брезгливо выпячивались.

- Такие, как он, способны испоганить любое дело.

- Что ты называешь добрым делом?

- Я? - удивился директор. - Дочему я? Доброе дело - это хорошее дело, и что оно значит - понимают все. Ты сколько получаешь? Двести сорок? Ладно-ладно, не кипятись... Пятьдесят больше, пятьдесят меньше - шелуха. Доброе цело дает в месяц двести - триста тысяч чистыми. Вот что это такое!

- Тебе дает? - спросил Таштемир.

- Конечно. Не буду же я считать, сколько имеет Эмир.

- Что-то ты стал смело рассуждать, - удивился Таштемир.

Рахимбаев пожал плечами.

- Теперь все равно. Мы ,с тобой оба мертвые.

Он тяжко вздохнул, привычно сгреб ладонью пот с лица, вытер руку о штаны.

- Почему мертвые? - спросил Таштемир и тут же, притормозив, круто свернул к берегу реки Сарысай. Проехав по мягкой лессовой подушке, остановил "Жигули" среди густых зарослей тальника.

Выйдя наружу, Таштемир подошел к кустам, достал нож, срезал две пушистые ветки. Потом аккуратно, широко махая ветками, замел, загладил следы шин.

Рахимбаев все это время сидел неподвижно, откинувшись на подголовник и что-то беззвучно шептал толстыми губами - Ты не ответил на мой вопрос, сказал Таштемир, возвращаясь на место. Он выщелкнул из рукоятки пистолета магазин, осмотрел его, проверил, как работает подающая пружина, и снова зарядил оружие.

- А что тебе объяснять? - Директор тяжело ворохнулся на сиденье. - Меня ты пришьешь. Тебя шлепнут наши люди...

- Насчет тебя не знаю. Все зависит от твоего поведения. А вот со мной у вас что-то не получается.

- Получится. Не одни, так другие. Штаны у тебя широкие, но в них не спрячешься.

- Потерпим, Аман. Ты знаешь, я из бедняков.

А бедному даже в халве попадаются колючки. Привык.

Сладкое ем, колючки выплевываю.

- Ничего не скажу, ты удачливый. Был бы умнее, разве бы так жил?

- А как?

- По-людски, Иргашев. Без всяких умных идей, по богато. С деньгами. Ведь вы со своими идеями все прозевали. Подумаешь, свобода, равенство, братство!

Да где они? Оглянись! Выросло целое поколение, даже не одно, а два, три. которым надоели идеалы вашего равенства. Все хотят жить лучше других, не дрятать богатство за заборами. И многие уже добились своего - стали богатыми. Сильно богатыми, милиционер.

Теперь добиваются, чтобы можно было жить, не прячась. И добьются! А что видел ты, уголовный розыск?

Ни хрена ты не видел! Помойки, задворки города, вокзал, арык в городском парке, куда по ночам кидают трупы, - вот где ты проводил время.

Таштемир сидел, втянув голову в плечи. Каждое слово кололо самолюбие, бередило душу, но прерывать монолог Рахимбаева ему не хотелось. Только испив чашу горечи до дна, он сможет найти в себе силы продолжить борьбу.

- А как жил я? Ты даже не представляешь, милиционер. Ты видел сразу в одной пачке пятьдесят тысяч рублей? Впрочем, что я говорю? Конечно, видел.

Когда делал обыски у Ачилова. Может, даже в руках держал. Но чужие! А я по сто тысяч за вечер в картишки присаживал. И по столько же выигрывал. Туда - сюда. Ты знаешь, что такое сто тысяч? Где тебе!

Это прекрасные женщины. Две-три красотки сразу в одной постели с тобой. Такое пробовал?

Таштемир мысленно раздел директора, увидел потное, дряблое, обложенное толстыми складками жира пузо, свисающие к пяткам ягодицы и брезгливо поморщился.

- Не думаю, что женщины получали от тебя какое-то удовольстие.

- А мне плевать! - рассмеялся Рахимбэов. - Они получали деньги, с них достаточно. Удовольствие получал я. Ти-ти-ти, - пропел он игриво и пошевелил пальцами, толстыми, как сардельки. - Ты представить не можешь, какие сладкие у них губки, грудки, попочки...

- Кончай, Илон. Мемуары напишешь в тюряге, я почитаю. А мне на твоих постельных шлюх наплевать.

- Дурак ты, милиционер! Как говорят, старую лошадь прыгать не научишь. Что ты понимаешь в женщинах, а?