Босиком по стёклам. Часть 1

– Это мы еще посмотрим! – заявляю я, закрываясь в одном из женских туалетов, где провожу следующие полчаса в обнимку с салфетками.

Пожалуйста, если ты существуешь, Господи. Сделай так, чтобы я его забыла. Это все, о чем я прошу.

Глава 11

Мердер

Бывают дни чернее ночи. Бездна внутри, ад снаружи, ни капли страха, ни одной мысли о спасении. Наше начало. Темнота и безмолвие.

Я знаю все о таких черных днях.

Да и стоит ли говорить, что меня никогда не тянуло к свету. Было время, когда я искал пути исцеления, но с годами стремление к нормальности улетучилось. Сомнение – есть слабость. Неприятие – отсутствие уверенности. Стыд и совесть – билет в общий вагон недоумков, не догоняющих, что их поезд давно сошел с рельс. Чем, больше ты копаешься в себе, выискивая червоточину, тем глубже бездна. А совесть… совесть – это гребаные кандалы. Я избавился от них так давно, что забыл, что стоит за этим понятием.

Закрывая дверь своей спальни, вид которой любого нормального человека привел бы в ужас, я испытываю подобие облегчения. Здесь есть все для моего комфорта. Для удовлетворения потребностей организма необходимо не так уж и много. Я никогда не стремился к роскоши и богатству, мои цели всегда стояли выше. Многих из них я добился, кое-какие даже перевыполнил, но алчная человеческая натура устроена так дьявольски неправильно. Мы не знаем пресыщения. Иногда у меня создается ощущение, что я самый голодный человек на этой планете, словно проклятое яблоко познания, сорванное с яблони Эдема, застряло где-то попрек моего пищевода. Мерзкое чувство, скажу я вам. Мерзкое, но чертовски желанное.

Скинув всю одежду, я с ноги открываю стеклянную дверцу душа и встаю под ржавую лейку. Вода только холодная, и когда ледяные струи бьют по моей спине, вместо дрожи я чувствую жар, текущий по венам, пылающий под кожей. Запрокинув голову, я открываю рот и жадно пью. Горло немеет, но я не останавливаюсь, даже когда желудок уже переполнен водой. Внутри меня настоящее пекло, его не потушить, оно ежесекундно требует дозаправки.

В какой-то момент я отключаюсь, рухнув прямо там, на скользком кафеле, разбив затылок о стеклянную перегородку. Меня приводит в чувство все тот же ледяной душ. Смешиваясь моей кровью, вода розоватой воронкой убегает в смывное отверстие. И когда не остается ни одной капли, набрав полные легкие кислорода, я кричу. Это не боль. Это ярость, больше не умещающаяся во мне. Это гнев, требующий выхода и новой жертвы.

В замкнутом полупустом пространстве мои вопли создают жуткое эхо. Залитые свинцом стены не пропускают звук, но когда-то, в далекие годы детства и юности, я мог только мечтать о подобном убежище.

«Больной ублюдок, смотри, что ты натворил», – яростно рычит в почерневшем сознании голос отца. Голый по пояс Даррен Мердер стоит в проёме только что выбитой двери. Его плечи забиты черными татуировками и расцарапаны в кровь ногтями моей матери. Я слышал, как она кричала, пока Даррен лупил ее за то, что она забрала его дозу.

«Поганый выродок шлюхи. Хочешь сдохнуть? Я тебе это устрою», – свирепо обещает отец.

Мне восемь лет, и я сижу в ванной с его бритвой в руках, из моих запястий хлещет кровь. Вода, окрашенная в алый, настолько холодная, что я не чувствую своих конечностей, онемение защищает от боли, помогает не чувствовать. Он хватает меня за шкирку точно так же, как Донни в его последний день жизни. Так звали щенка дворняги, которого мать подарила мне на седьмой день рождения.

Отец тогда сидел за мелкое воровство, и мы с матерью почти год прожили вполне сносно, если не считать того, что иногда она приводила мужчин. Ей нужны были деньги на еду и наркотики, а работать она не умела, да и не хотела, наверное. Пока она «добывала» нам пропитание, лежа на спине, я прятался во встроенном шкафу, где хранился всякий старый хлам. Там было безопаснее, чем на улице, где меня постоянно били всякие выродки из трущоб, били без причины, просто потому что могли, потому что были сильнее, потому что я отличался.

«Нэнси, у твоего звереныша проблемы. Ты бы его сдала куда надо, – заявил как-то один из «благодетелей», застукав меня в шкафу. Забившись в угол, я выл, зажмурив глаза и заткнув уши руками.

«Брось, Тэд, ты его просто напугал, – оттолкнув любовника в сторону, полуголая Нэнси заползла на четвереньках в мое убежище и крепко обняла. – Не плачь, малыш. Тэд уже уходит. Хочешь, потом мы закажем пиццу? Ты любишь с салями? Или с томатами? – уткнувшись лицом в ее шею, я затих, но это было не успокоение от любящих материнских объятий. Я не мог дышать, меня выворачивало от отвращения. От Нэнси воняло потом, дешёвым пойлом и этим уродом, который только что с нее слез. От мысли о пицце к горлу подступала желчь.

– Меня зовут Билл, – недовольно бросил мужик. – А ты обдолбанная дура, раз не видишь, что по пацану психушка плачет.

– Мне плевать. Заплати и проваливай, и никогда не смей говорить плохо про моего мальчика, – огрызнулась мать.