Босиком по траве

– Она его любила! – продолжила настаивать я, отчетливо произнося каждое слово.

Взгляд Сэмюэля остановился на моем лице. Я сжала зубы, гордо выдвинув подбородок, словно бросая вызов.

– Я тебе верю, Джози, – сказал он наконец, а потом повернулся и зашагал прочь.

Его походка была ровной и неторопливой. Мокасины беззвучно ступали по слежавшемуся снегу. Я испытала облегчение оттого, что мы друг друга поняли. Только через несколько лет, перечитав пьесу, я осознала, что говорили мы вовсе не об Отелло и Дездемоне.

* * *

Учебный год приближался к концу. Сэмюэль снова отдалился от меня, стал замкнутым, почти как в начале нашего знакомства. Он все время поддерживал контакт с рекрутером. Мыслями Сэмюэль был уже не здесь. Он с яростным упорством принялся осваивать плавание и вполне преуспел, хоть и не блистал. Бассейн его больше не пугал. По вечерам он начал бегать, чтобы как можно лучше подготовиться к тренировкам в лагере. Сэмюэль признался, что хочет получить максимум баллов за физическую подготовку. После возвращения из резервации он собрал все нужные медицинские справки. Ему пришлось сделать пару прививок и сдать необходимые анализы. В последний месяц учебы Сэмюэль стал вспыльчивым и мрачным. Он ждал окончания школы и нового этапа в своей жизни.

Я не могла понять, почему он так торопится уехать. Судя по его рассказам, лагерь был ужасным местом… И разве Сэмюэль не будет скучать по мне? Я с трудом представляла себе, как буду жить, не видя его каждый день, как буду слушать музыку без него, читать в одиночестве. Если Сэмюэль с каждым днем все больше нервничал и злился, то я, в свою очередь, все глубже погружалась в отчаяние. Мне хотелось подарить ему что-нибудь в честь окончания школы. Его фото поместили на доску почета, чем он, похоже, гордился. К тому же Сэмюэль стал новым любимчиком мисс Уитмер. Он так впечатлил учительницу, что она вручила ему награду за выдающиеся успехи в английском языке. Но все это его не успокаивало.

Однажды утром в автобусе я протянула наушники Сэмюэлю, но он лишь раздраженно оттолкнул мою руку. Я сдержала инстинктивное желание расплакаться от обиды. Соня говорила мне, что у женщин много разных чувств, но выход у них один. Когда мы злимся – мы плачем. Когда радуемся – плачем. Когда грустим – тоже плачем. Когда нам страшно – вы угадали, опять плачем.

– В чем дело, Сэмюэль? – спросила я после нескольких секунд напряженного молчания.

– Просто не хочу, вот и все, – коротко ответил он.

– Ладно. Но почему ты оттолкнул мою руку? Я тебя раздражаю?

– Да.

Сэмюэль вздернул подбородок, глядя на меня так, будто специально хотел обидеть и разозлить.

– Чем я тебя раздражаю? Что я такого сделала? Я снова с трудом удержалась от слез, которые позорно рвались из глаз, и произнесла каждое слово отчетливо, сосредоточившись на звуках вместо охвативших меня эмоций.

– Ты такая… – Его голос, обычно мягкий и ровный, теперь выдавал смесь досады и волнения. Сэмюэль почти никогда не переходил на повышенные тона, но сейчас, кажется, готов был это сделать. – Ты такая… спокойная, такая понимающая, порой просто наивная! Мне иногда хочется тебя встряхнуть!

Несколько секунд я сидела молча, ошеломленная его внезапными нападками.

– Я тебя раздражаю, потому что я спокойная… и понимающая? – Мой голос чуть не сорвался на писк. – Ты предпочел бы, чтобы я была истеричной и… какой? нетерпимой?

– Было бы здорово, если бы ты иногда о чем-нибудь задумывалась. – Спор, похоже, раззадорил Сэмюэля. Его лицо оживилось. – Ты живешь в своем радужном мирке и не понимаешь, каково это – не знать, где твое место! У меня нет места!

– А зачем, по-твоему, я создала свой радужный мирок? – парировала я. – Потому что только там у меня есть место! – Меня бесило, что он намеренно нарывался на ссору со мной. – Брось, Сэмюэль! Всем иногда кажется, что они не могут найти свое место, разве нет? Миссис Гримальди мне говорила, что даже Франц Шуберт, композитор, порой думал, что он чужой в этом мире! Он создавал изумительную, прекрасную музыку. Но, несмотря на свой невероятный дар, даже он порой чувствовал себя ненужным!

– Франц Шуберт? Тот, чью песню ты играла на Рождество, да?

– Да! – Я улыбнулась, точно гордый учеником учитель.

– Это вовсе не одно и то же, Джози. Мне кажется, у меня с Францем очень мало общего.

– Да уж, надеюсь, что так, – дерзко заявила я. – Бедный Франц Шуберт ничего не заработал своей музыкой, разорился и умер в абсолютной нищете от тифа всего в тридцать один год.

Сэмюэль вздохнул и покачал головой.

– На все-то у тебя найдется ответ. Вот и скажи, как мне быть, Джози? Мне все время звонит мать. По ночам, когда напьется так сильно, что может только плакать и ругаться. Бабушка и дедушка стараются не лезть в мои дела, но я знаю, что их это расстраивает – то, что она постоянно мне звонит. Говорит, я никогда не обрету хóжó в мире белых людей. Можешь себе представить? Она обращается к верованиям навахо, чтобы внушить мне чувство вины, хотя собственную жизнь превратила в полный дурдом.

Я поняла, что дурное настроение Сэмюэля не имело никакого отношения ко мне.