Босиком в Рай

– Тот-тот! Ну конечно же! – воскликнула Анфиса, а потом удивилась, словно бы это было само собой разумеющимся фактом, который известен всем вокруг – Разве ты не знаешь? Через полгода, после нашего с Сашей знакомства мы очень, очень сблизились. Это не секс. Это Чувство на уровне инстинктов. Мы были близкими по духу, и мы учуяли друг друга. Какой же мощной волной он тогда ворвался в мою унылую жизнь! Настоящий океан силы, который сметал на своём пути пропитые кабаки, сальные взгляды, похотливые предложения. Ничто не было невозможным для него. Он нёс музыку, он нёс живую Мечту. Он тогда был подобен Удивительному миру Луи Армстронга – такой же простой и… Прекрасный. Хотя… – тут она прервалась, нахмурилась – Wonderful, дословно это звучит полный чудес. Да-да, – воодушевилась она – Полным чудес и открытий он был, ими-то он меня и захлестнул, и наполнил, и открыл мне Музыку. Музыку волшебную, а не залежавшуюся на пыльной полке под кипой других таких же ленивых пластинок. Его музыка так и полилась в меня, – она изящно выгнулась – Расцвела восхитительными цветами и села прекрасными птицами. Тогда он был такой вдохновлённый, такой открытый, и он верил во что-то, чего никто не знал. И я тоже, но эта его вера в нечто своё, вдохновляла меня и давала крылья. Я парила в небе. Я срывалась с самого высокого небоскрёба в неизвестность, так слепо, – она отвела взгляд и там заблестела слеза, от нахлынувших воспоминаний о живой молодости – И всегда, я всегда могла верить, что поймает. И любая, самая безумная идея, Лёшенька, завершалась овациями. А потом, – грустно посмотрела в пол – Что-то произошло. Деньги и власть – это опьяняет, они меняют людей. Мы стали известны. И Саша… зачерственел. Он стал циничен. Он больше ни верил в чистый мир неограниченных возможностей. Благополучие связало ему крылья и сделало человеком условности … Как, если в нём что-то умерло. Не сразу. Это происходит постепенно. Сначала ты перестаёшь играть на пианино просто так, из вдохновения, потом ленишься записывать свои экспромты, потом перестаёшь замечать леность, а потом… Самые глубокие ужасные вещи всегда происходят медленно. А когда я открыла глаза, когда увидела, было так поздно! Слишком поздно. – она крепко сжала указательный палец, не замечая этого – И я томилась в неволе Чувства. Попробовав на вкус свободу, мне уже было горько есть синтетическую пилюлю. Мне стало душно, я хотела воздуха, которого Саша уже не мог мне давать.

Лёшик нахмурился при этой фразе, но Анфиса не заметила. И пока она говорила Лёша как-то отключился, словно бы защищал себя от вероятности быть купленным хвалебными словами. Анфиса вещала себе, даря себе же возможность реализоваться в условиях, где она тот человек, чья благодарность имеет смысл. Она не проникала в пространство мыслителя, и он мог рассмотреть все стороны текущей реальности, видя, как на уютной кухне стало душно, как приятный свет стал утомлять, и следовало бы открыть окно и выдуть из жизни всё лишнее, проветрить всю эту чёртову судьбу. «… на его счету более десяти особо жестоких убийств.» – раздражающе нагнетал телевизор, обрывки реальности хаотично сыпались в него – «Будьте осторожны и проявляйте бдительность». Показали какой-то фоторобот. «На кого-то похож» отметил про себя Лёшик, а вот на кого понять не мог, как будто бы видел где-то мужчину этого с обезумевшим блеском в глазах. Анфиса так была увлечена собой и своей благодарностью, что и не замечала, как не увлечён Лёшик. Она всё продолжала:

– А после и я стала умирать. Я так глубоко это прочувствовала, как жало серого, пыльного, безысходного города, считающих деньги людей запустило в меня своё острие. И я ушла. Наверное, я просто устала. Я всё же сама обрекла себя на душное расчётливое царство. Но и там не жила. – запуталась – У меня просто не было выбора. Мне пришлось жить в пост-мире лицемерия и тщедушия, но там, где я побывала, в мире свободной мечты, с этим ничто не сравнить. А вот сейчас, ты снова вдохнул… воздух… И в меня тоже.

При этом она как-то по-особенному посмотрела на Лёшика. И это была уже не заботливая мама. Это была красивая, привлекательная женщина. Полная чувственности, магнетизма, огня. Её глаза светлы, искрятся от переполняющей её энергии самого разного происхождения: от любви, до желания, от благодарности, до жалости к себе, как ко всему, что существует, от заботы до тихого умиротворения. Всё было в ней сейчас, и всё бурлило, кипело, да так что Анфиса даже крепче натянула халат, и тот туго очертил её мягкую грудь. На минуту Лёшику показалось, что, если бы он взял её прямо сейчас, она бы отдалась с радостью. Это был сиюминутный порыв глобальной всеобъемлющей любви, смешанной с благодарностью. Лёшик поймал её взгляд холодом, и та, смущенно моргнув, рассмеялась, прервав миг: