Босоногая команда

Пришлось подробно объяснить, какой разговор состоялся у него с Верой.

Шурка спрыгнул с курятника.

– Джентльмены! Мы растяпы! Верка утерла нам нос! Ее надо принять. Жалко, что поздно, а то позвать бы ее.

– Я здесь! – послышался слабый голос то ли в углу навеса, то ли по ту сторону забора.

– Кто это? – оробевший Кузя соскочил с ящика, ударился головой о столб и плюхнулся обратно на свое место рядом с Пронькой.

– Я здесь! – повторилось в темноте. Теперь уже было ясно, что голос звучит под навесом.

– Кто это? – громко спросил Костя.

– Костя, это я, Верка!

– Да где ты? – радостно завопил Костя.

– За поленницей!

– Выходи! – приказал Шурка.

– Я тут застряла... Помогите!

Поленница тянулась вдоль навеса. От стены поленницу отделяло такое узкое пространство, что надо было удивляться, как это Вера втиснулась туда.

Наконец с трудом вытащили ее.

– Леди, как ты сюда попала? – строго спросил Шурка.

– За Индейцем шла, куда он – туда и я. Он к вашему дому, а я через забор в огород и под навес, вы же тут раньше собирались.

– Ты кому-нибудь говорила про нас?

– И не думала!

– А хочешь быть тайным революционером?

– Еще бы!

Шурка спросил каждого: за прием он Веры или против? Вое были за.

– А ты. Индеец?

– Ладно уж, – отозвался Ленька с курятника.

– У нас не так просто, – пояснил девочке Шурка. – Надо дать клятву. Костя будет говорить, а ты повторяй.

Вера тряхнула косичками.

– Я знаю клятву! Слышала, когда вы знамя закапывали...

Без запинки, как давно заученное стихотворение, она произнесла клятву.

Шурка возобновил допрос:

– Не боишься, что тебя поймают семеновцы или японцы?

– Меня не поймают!

– А если из школы исключат, как меня?

– Все равно не сдамся! Клянусь!

– Пойдешь с нами японские листовки срывать?

– Хоть сейчас! – звонко ответила Вера.

Выходили по двое... Шурка пошел один – ему не было пары...

* * *

Поселок погрузился в темноту. Окна домов были прикрыты ставнями, лишь в узкие щели кое-где проливался свет и узкими полосками-лучами ложился на землю. Только станция, где на фонарных столбах мигали керосиновые лампы, выделялась манящим островком.

Улица, что тянулась вдоль реки, казалась пустынной. Первое объявление Костя и Вера сорвали легко, на заборе оно держалось некрепко. Второе далось труднее. Только подошли к крыльцу макаровской лавочки, из-за угла появился человек с фонарем. Должно быть, какой- то железнодорожник возвращался с дежурства. Подождали, пока он скроется в калитке. Объявление было наклеено на дверях, пришлось пустить в дело скребок. Третье объявление выделялось большим пятном на крашеных воротах купца Потехина. Вера остановилась перед окнами дома, прислушалась. Плотные ставни совсем не пропускали света. Слышались приглушенные голоса, кто-то играл на гитаре. Вера легонько кашлянула, и Костя приступил к работе. Попробовал пальцами – не возьмешь, пробороздил железкой. Во дворе заворчала собака. Перевел дыхание – сердце сильно билось. Еще раз скребнул по листу крест-накрест. Собака громко залаяла, послышался звон цепи и проволоки. Костя начал ожесточенно скрести железкой. За воротами раздались шаги. Звякнула щеколда, в калитке показалась чья-то фигура.

Костя побежал к Вере, а она, не зная, что случилось, бросилась к нему.

– Стой! – закричал мужчина.

Костя бежал по одной стороне, Вера – по другой. Позади себя девочка слышала гулкий топот и хриплое дыхание. она вскочила на забор, но тут с ее головы слетела вязаная белая шапочка...

Встретились у ворот горяевского дома. Вера кралась вдоль забора. Костя тихо окликнул ее. Девочка всхлипнула.

– Ой, я попалась! Он подберет шапочку!

– Ерунда! – успокаивал Костя, еще не понимая, что случилось...

* * *

Семеновская контрразведка предложила железнодорожной администрации направлять смазчика Горяева в поездки обязательно с бригадой кондуктора Кравченко. Начальник станции Блохин дал слово лично следить за выполнением этого указания.

В ту ночь Горяев и Кравченко сопровождали чехословацким эшелон, шедший на восток. Ехали на тормозе последнего вагона. Оба стояли, навалившись на заднюю невысокую стенку, и смотрели, как проносились темные горы, долины, мосты, тускло сверкнув в темноте, исчезали речки огни на перегонах. Только луна не отставала от поезда, выехали – была над головой, едут больше часа – она все тащится следом, точно красный фонарь хвостового вагона. Горяев бросил окурок, он сверкнул в воздухе, как паровозная искра, и погас.

– Так вот, сосед, – заговорил Горяев, присаживаясь на свой сундучок, – доложил я по начальству, как ты наказывал. Мол, у Тимофея Кравченко собираются иногда мужики и бабы зареченские, а он читает им толстенную книгу. На ее обложке крест золотой и слово: «Библия». Баптист, мол, один к нему давненько похаживает, в свою веру кондуктора обратить хочет. Разговор все про Иисуса Христа идет, про то, что сын божий вот-вот на землю явится и будет чинить суд праведный. Вот в таком духе...

– Так, так! – одобрял Кравченко, посмеиваясь в усы.

Он тоже опустился на свой сундучок.