Босс скучает

Если скажу ему, что не хотела сливать его фото, будет звучать крайне глупо. Да и не поверит он, в общем-то. Хотела или не хотела — значения уже не имеет, это просто случилось и всё.

— Извиниться? Варвара, ты ничего не путаешь? Кто из нас двоих должен извиняться?

— Ты! Пришёл сюда, вцепился в меня, требуешь чего-то. Как пещерный человек! По какому праву?

— По тому же самому, по которому ты залезла в мои личные документы.

Мы перестаём двигаться, хотя мелодия ещё играет. Так и застываем друг напротив друга.

— Надо было удалить все данные с моего компьютера. — Ничего умнее мне в голову не приходит.

— Надо было, — кивает он, соглашаясь.

— Тогда бы я никуда не залезла.

Герман горько усмехается.

— Так, значит, по-твоему, я сам виноват?

— Сам, — киваю и убираю руки с его плеч.

Это заявление звучит, наверное, смешно, но мне не до смеха, как и Герману. Он больше меня не держит. Я сжимаю кулаки, чтобы не сделать глупость и не броситься ему обратно на шею, потому что мне безумно хочется ещё раз, напоследок прижаться к нему.

— Супер, — цедит он сквозь зубы.

Я скорее читаю это по его губам, чем слышу, потому что затихшая, было, музыка, взрывается новым ритмом.

Чувствую, что пора выбираться отсюда, ни к чему хорошему этот разговор не приведёт. Мы либо будем швыряться обвинениями, либо как два упрямых барана бодаться и передёргивать ответы друг друга. Он взвинчен, я взбудоражена, стоило бы сразу понять, что диалога не будет.

Герман, как скала, мне его не сдвинуть, поэтому я могу лишь обогнуть его и пойти к двери, чтобы сдёрнуть куртку с крючка и на ходу надеть её.

— Ты куда? — он снова хватает меня за руку, а я снова выворачиваюсь.

— Домой, — бросаю коротко и выхожу на улицу.

Тут свежо, но по-прежнему туманно. Большие старые часы на одном из домов показывают почти полночь. Герман выходит из «Шляпы» следом за мной.

— Я тебя провожу, — давит он.

— Джентльмен нашёлся.

Я могу лишь фыркнуть и пойти в сторону дома. Он нагоняет меня, но я отворачиваюсь, не принимаю его руку, не реагирую на обращения и всячески его игнорирую. Может, тогда он отстанет. Не хочу, чтобы он видел, как я не владею собой. Меня начинает колотить: верный знак, что напряжение отступает, но я-то себя знаю. За эмоциональным всплеском всегда следуют слёзы. И они уже готовы пролиться. Слёзы обиды и непонимания, досады на саму себя и гнева на Германа и судьбу. Остаётся лишь один отчаянный метод — язвить. Ох, ну это я умею.

— Я с тобой ещё не закончил.

Мы уже на Шпалерной, и до дома тут рукой подать. Всё-таки проводил, не отступил.

— Я уже всё сказала. Хотите ещё что-то уточнить, Герман Маркович? Так будьте любезны обратитесь ко мне в университете. Я уж, так и быть, сделаю над собой усилие, задержусь после лекции и отвечу, может быть, на ваши вопросы.

— Это навряд ли, — тянет он. — Варя, навряд ли.

Пытаюсь захлопнуть дверь парадной перед его носом, но Герман быстро вставляет ногу в проём и не позволяет мне сделать это. А потом впихивает меня глубже в темноту между лифтом и чёрной лестницей. Опомниться не успеваю, как его губы накрывают мой рот и принимаются терзать его. Мне бы оттолкнуть Германа, крикнуть, чтобы он ушёл, съязвить что-нибудь напоследок, но я не могу. У меня нет сил: ни душевных, ни физических. Зато эмоции льют через край. Словно сумасшедшая, я зарываюсь пальцами в тёмные волосы Германа, принимаюсь мять их и гладить, набрасываюсь на его рот с ощущением, что всё это в последний раз. Пальцы уже пытаюсь прорваться под его куртку и тонкий свитер: шея, спина, талия, твёрдый пресс, тёплая кожа под моими ладонями. Я не владею своими движениями, тело живёт по собственным законам. Я, словно завязавший человек с пагубной зависимостью, обещаю себе, что это только сегодня, только сейчас. Герман толкает меня в стену, и я приподнимаюсь на носочках, когда он вдавливается в меня, стремясь стать ещё ближе. Его пальцы также пробрались в мои волосы и сжали голову, не позволяя сдвинуться под напором его языка ни на миллиметр.

В лифте и на этаже мы не отлипаем друг от друга, вслепую открываем дверь, шатаясь и спотыкаясь, вваливаемся в комнату, сдёргиваем надоедливую мешающую нам одежду. Мы целуемся, будто обречённые, доведённые до отчаяния, и никто не собирается ни о чём говорить. Наше тяжёлое дыхание и неловкие путанные шаги по скрипучему паркету — единственные звуки в тишине. Слова уже лишние. Одна неосторожная фраза может всё разрушить. Сработать, выставит блок. А останавливаться ни я, ни Герман не планируем. Правильно было бы оттолкнуть его, влепить пощёчину, наорать, воскликнуть: да как ты посмел! Но дело в том, что я не хочу ни о чём думать, не хочу поступать правильно. Уже и так сполна дров наломала. Пусть ещё одной ошибкой станет больше.

Когда мы оказываемся на кровати, и Герман ложится сверху, накрывая меня своим телом, я зажмуриваюсь и отдаюсь ощущениям. Кончиками пальцев исследую мышцы на его спине, и кожу покалывает от знакомых чувств. Сегодня Герман совсем не ласков. Терзает меня, не позволяя лишних движений, хотя в какой-то момент и он окончательно теряет контроль.