Ботфорты капитана Штормштиля

Огонь костра то взлетал вверх, врезаясь в темноту острыми клиньями алых языков, то стлался понизу, слизывая с земли сухую траву, то начинал извиваться и плясать, как краснокожий жрец, прищелкивая, подвывая, фукая в стороны сверкающими искрами.

Было хорошо сидеть возле него, всматриваться в гудящую, отливающую синевой сердцевину, где, дрожа, поднимаются раскаленные пурпуровые замки, скалят зубы красноголовые драконы, плывут объятые пламенем корабли. Потом все это с треском обрушивается, выметывая в ночное небо стаю перепуганных светляков. Подхваченные горячим потоком, они стремительно уносятся к самым звездам, царапая густой черный воздух. И там, наверху, гаснут и медленно возвращаются на землю. Никто уже не видит, как они бесшумно падают мягкими хлопьями сажи на листву, на траву, на воду, на плечи сидящих у костра людей.

А люди, когда они сидят вокруг костра, любят слушать и говорить. Костер развязывает языки. У него рыжая веселая душа, такая же рыжая, как волосы на Володиной голове.

— Вы помните песню, которую пел Тумоша в день нашего приезда? — спросил Ираклий Самсонович. — Интересная песня. Если можно так выразиться — песня-автобиография.

— Да, — согласился дядя Гога. — Я тоже кое-что уловил из нее. Любопытно, очень любопытно.

— Любопытно то, что здесь, оказывается, в двадцать втором году уже действовала банда князя Дадешкелиани. А помните, я вам рассказывал о встрече с ним на Псху? Ведь это было в тридцать третьем, спустя одиннадцать лет!

— Неужели он безнаказанно болтался здесь все эти годы?

— Нет, конечно. Как только прижимали банду, он ее распускал, а сам — за рубеж, как в воду. Потом опять всплывал. А на Псху тогда нам туго пришлось, очень туго…

Рассказ Ираклия Самсоновича

Был я в ту пору еще студентом. Работали мы летом тридцать третьего года на северном склоне Бзыбского хребта. Высота под три тысячи метров подпирает, условия, мягко говоря, неважные. Но зато работа преинтереснейшая и к тому же самостоятельная. Делали мы съемку. Я чувствовал себя бывалым горным волком — к тому времени мне привелось уже поработать в нескольких изыскательских отрядах: на Дзроше, в Сванетии и опять в Абхазии, на Дзышре.

Картами нас снабдили старыми, еще дореволюционными, район был мало изучен, карты эти врали на каждом шагу. По ходу съемки мы уточняли их; работа велась второй год, и довольно большое количество планшетов было уже приведено в божеский вид.

Попался мне в то лето кипрегель[23] французской марки, почти новенький. К нему инструкция. На французском языке. Надо прямо сказать, что в ту пору иностранные языки изучали мы не шибко старательно. И все мои познания во французском ограничивались двумя-тремя словами. Сами понимаете, этого было явно недостаточно для ознакомления с инструкцией.

Но кипрегель есть кипрегель, и пока он работал честно и точно, никакой потребности в инструкции не возникало. В топографии мы разбирались неплохо, может, даже получше, чем в геологии, и работа у нас шла споро.

Обливаясь потом, таскали мы с точки на точку мензулу[24] и старый заплатанный зонт.

Но однажды все-таки закапризничал мой кипрегель, что-то в нем, не помню уже, заело. Собрались мы, три практиканта, на консилиум и тут вспомнили про инструкцию. И так мы ее и этак — ничего понять не можем, хоть плачь! Провозились все утро.

Тут, смотрим, мимо пастухи гонят отару овец. Трое на редкость мрачного вида пастухов. И отара-то всего голов двадцать, маловато для троих таких молодцов. Остановились, потом подошли. Нам было не до них, кивнули им головой и вновь за кипрегель.

Тот из пастухов, который казался постарше, сухолицый, с серебристыми, аккуратно подбритыми усами, поняв, что мы бьемся впустую, протянул руку к инструкции.

— Зачем? — не понял я его.

— Дай посмотреть, начальник.

— Чего там смотреть? Это неинтересно.

— Неинтересно, когда не понимаешь. — Он полистал книжку и вдруг начал читать ее вслух. По-французски! Ошеломленные, мы стояли возле мензулы, открыв рты. А он читал. Главу «Возможные неисправности и их удаление в полевых условиях». И прямо с листа переводил нам. Это было нечто похожее на странный, пугающий своей нелепостью сон. Два других пастуха стояли неподвижно, с тем же мрачным выражением лиц. Чувствовалось, что они ничего не понимают не только по-французски, но и по-русски. Овцы сбились в кучу у их ног.

— Теперь вам все ясно? — спросил пастух, кончив читать инструкцию.

— Нет, не все.

— Что вы еще хотите уразуметь?

— Откуда вы знаете французский?

— Разве вы ничего не слыхали о князе Дадешкелиани? — спросил пастух, надменно приподняв бровь.

Мы слыхали. Банда князя скрывалась в труднодоступных районах, пользовалась полной поддержкой местных кулаков, из их рядов черпала пополнение и на их хуторах бесследно исчезала, словно растворялась в тумане.

Как только в горы пришла первая весть о начале коллективизации, так и появился Дадешкелиани. Падали на землю убитые активисты, горели хутора, разорялись мельницы, пасеки, стада. В горы вместе с ним пришел страх.