Боттичелли

С утра вроде бы утихшие бесчинства возобновились. Над Флоренцией плыл несмолкаемый гул колоколов, призывая граждан то ли к бдительности, то ли к продолжению расправы. Сандро испытал непроходящее чувство ужаса: благочестивые флорентийцы, поклонявшиеся его сладостным Мадоннам, словно обезумевшие, метались по городу, истребляя правых и виноватых в своей необузданной жажде крови и мести. Совет восьми, ведавший внутренними делами города, заседал без перерыва: в тюрьме и в ратуше вершили суд, пытали, записывали доносы, посылали в разные концы стражу, принимали задержанных.

После полудня в город доставили пойманных на заставе Муджело Якопо Пацци, нескольких его родственников и Монтесекко. Когда задержанных вели по городу, их пришлось не раз отбивать от толпы, иначе они были бы разорваны на куски. Ночью Якопо был повешен, Монтесекко на несколько часов сохранили жизнь с тем, чтобы он описал, как готовили заговор и кто был его зачинщиком. Затем ему отрубили голову — как военный он избежал позорной казни. У баптистерия собирался народ — стало известно, что Маффеи и Стефано Бальони укрылись там, и теперь от монахов требовали их выдачи. Те взывали к святости места и праву убежища, толпа постепенно свирепела. В Муджело прибыло несколько миланских конных и пеших отрядов под предводительством кондотьера Бентивольо. Совет восьми принял решение — поблагодарить соседей за помощь, но в город не пускать, так как опасались, что солдаты усугубят смуту ради военной добычи.

Вечером Сандро призвали на виа Ларга — Великолепный желал видеть его по спешному делу. Перед палаццо, портал которого был обтянут траурным крепом, теснился народ — добровольные защитники Медичи. В самом доме царил глубокий траур; говорили только шепотом, будто боясь нарушить покой погибшего. Прежде чем пройти к Лоренцо, Сандро зашел попрощаться с Джулиано. Лицо убитого прикрыли тканью — оно было так изуродовано, что оказалось невозможным снять посмертную маску, как того желал Лоренцо.

В студиоло — кабинете для ученых занятий — вместе с хозяином дома находился гонфалоньер Петруччи. Несмотря на всю боль, которую ему причинила смерть любимого брата, Лоренцо показался Сандро на удивление спокойным. Лицо его будто окаменело, подбородок еще больше заострился, слегка подергивалось веко над правым глазом. Он то и дело подносил руку к повязке на шее, словно она мешала ему. Видимо, до прихода живописца гонфалоньер о чем-то докладывал правителю. В городе не сомневались, что все решения, выносимые от имени Совета восьми, принимались самим Лоренцо. Сам того не желая, папа Сикст, сколотивший заговор против Великолепного, укрепил его власть. Может быть, не всем патрициям это было по душе, но свои истинные чувства им пришлось запрятать подальше. На стороне Медичи был простой люд, ремесленники и мелкие торговцы, и сейчас было достаточно одного неосторожного слова, чтобы, в лучшем случае, оказаться вне пределов Флоренции. Лоренцо, боготворивший своего деда Козимо, отнюдь не собирался следовать его всепрощению и милосердию к врагам. Род Пацци на территории Тосканы был обречен, его истребление уже началось — некоторых его представителей привозили во Флоренцию, с другими расправлялись на месте подосланные Синьорией агенты. Лоренцо следовал примеру своих любимых героев древности, для которых благо отечества было выше всего, в том числе и жалости. Похоже, он и сам уверовал, что, истребляя своих противников, оказывает благодеяние городу. Гибли даже те Пацци, у которых были родственные связи с семейством Медичи.

В просьбе-приказе Лоренцо написать портрет Джулиано не было ничего необычного, поскольку от снятия маски пришлось отказаться, но второе задание повергло Сандро в ужас: ему предстояло написать на стене палаццо Веккьо фреску с изображением четырех повешенных. Лоренцо воскрешал почти позабытый стародавний обычай, когда портреты казненных или изгнанных из города преступников помещались на стенах их жилищ — в назидание и предостережение гражданам Флоренции. Не всякий живописец брался за подобную грязную работу, ибо кроме ненависти оставшихся родственников он навлекал на себя такое же презрение, как и палач. У всех в памяти осталась трагическая история живописца Андреа дель Кастаньо, который по приказанию Синьории изобразил казненных Перуцци и Альбицци, изменников в битве при Ангьяри. После этого ему пришось покинуть Флоренцию и несколько лет скрываться в Венеции. Он так и умер, не отмывшись от прозвища Андреа дельи Импикати, что значит «Андреа повешенных». Более того, не было такого порока, которого не приписали бы художнику, видя в нем убийцу и отравителя.