Боже, спаси Америку! Наблюдая за американцами

Солнце давно зашло, но зато вдалеке заискрилась Эйфелева башня, как будто миллиарды сексуально возбужденных светлячков разом вспорхнули с ее шпиля. В начале каждого часа, от заката и до часа ночи, иллюминация башни исполняла пятиминутный танец диско, и тот фейерверк, который я сейчас наблюдал, мог бы заставить даже самых искушенных и пресыщенных пиротехников воскликнуть: «Вау!»

Впрочем, Джейк не проявлял никакого интереса к чудесам французских осветительных технологий. Он обнимал блестящую металлическую трубу, которая выходила на крышу из внутреннего дворика здания. Это была выхлопная труба системы кондиционирования caf'e, расположенного на первом этаже.

– Вдохнови это, – повторил он, приподнимаясь на цыпочках, чтобы подобраться носом как можно ближе к выходному отверстию в форме грибной шляпки. – Настоящий Пари. – Да, он и впрямь дышал выбросами настоящего парижского caf'e, газовой смесью, чуть менее токсичной, чем горячий гудрон. К слову сказать, при этом он еще дымил «Галуазом».

Я подумал о том, что в этом, наверное, и кроется единственное объяснение его успеха у женщин. Если он не был одет в черный костюм от «Пола Смита», который позаимствовал у меня три месяца назад, да так и не вернул, выглядел он, словно после оргии огородных чучел. Значит, было все-таки что-то неотразимое в его мальчишеской ухмылке и умении преподносить себя полным придурком.

Недавно Джейк открыл для себя еще один способ выделиться из толпы. Франция объявила о запрете на курение во всех общественных местах. И хотя казалось маловероятным, что парижские курильщики бросятся исполнять закон, мой приятель решил накуриться до чертиков, прежде чем мир рухнет окончательно.

– Вирджиния тоже хочет, чтобы я бросил курить, – сказал он. – Она не разрешает мне дымить в квартире, старик, даже если я высовываю голову в форточку.

Вирджиния была студенткой киношколы, и Джейк жил с ней еще с тех времен, как одолжил мой костюм. До сих пор это были его самые продолжительные отношения и, пожалуй, единственный роман с француженкой за десять лет пребывания в Париже. Дело в том, что он был одержим идеей переспать с женщинами всех национальностей, населяющих Париж, и о каждой написать стихи. Впрочем, с Вирджинией он, кажется, впервые задумался о чем-то более серьезном, нежели приятное времяпрепровождение и лирика.

– Ты пишешь о ней стихи? – спросил я.

Джейк подозрительно покосился на меня. Он частенько обвинял меня в «неуважении к его posy». Но тут речь шла не о маленьком букете цветов[8], а о po'esie – его поэзии. Впрочем, он ошибался. Я искренне уважал его творчество, точно так же, как уважаю питбулей – то есть стараюсь по возможности держаться от них подальше. Когда прослушаешь штук пятьдесят нерифмованных двустиший о том, что именно Джейк проделывал с пьяной иранской переводчицей и банкой икры, аппетит быстро пропадает.

– Да, – ответил он. – Пишу. Каждый день я посылаю ей эротические posy. Здорово, да?

– Да, замечательно. – Я сделал большой глоток вина «Шенен Блан» из своего стакана, чтобы успокоить желудок.

Джейк уселся рядом со мной.

– Ну, ты как, примешь это американское предложение? – спросил он.

– Я не уверен в том, что они примут меня.

Я перечислил сразу несколько причин, по которым мне, скорее всего, откажут, не забыв упомянуть уклончивые ответы на щекотливые политические вопросы и случайное превращение в трансвестита.

– Как оказалось, эта женщина набирала моделей, – сказал я. – Это был открытый просмотр, так что она не знала, кто придет, поэтому, увидев меня в коридоре, предположила, что я жду ее.

Джейк кивнул, словно подтверждая абсолютную логичность возникшего недопонимания, и меня это тронуло. На самом деле я репетировал, как выложу новости Алексе, которая сейчас была на юге, где снимала каких-то детей для своего документального фильма о французском образе жизни. Она хотела расспросить их о том, почему у юных жителей марсельских окраин вошло в привычку каждое лето поджигать леса и каждую зиму – автомобили.

– Вся эта организация какая-то сумбурная, – сказал я. – Мне даже кажется, в какой-то момент я перестал воспринимать эту работу всерьез.

– Это ущерб, – сказал Джейк. Я мысленно перевел это как «жаль» (dommage[9]). – Где же ты возьмешь денег на свой миндаль?[10]

Я не сразу сообразил, что он имеет в виду amende, французский синоним слова «штраф».

– У меня есть еще кое-что на примете, – сказал я. – И одна из моих бывших подружек работает в банке. Надеюсь, она поможет с кредитом. Но это не решит проблему Мистера Зануды, которым я стал для Алексы.

– Ты должен поразить ее, Пол. Может, купишь костюм супермена? А потом пригласишь ее заняться любовью на трапеции?

– Да, отличная идея, Джейк. – Как всегда, его совет в отношении женщин настоятельно требовал заключения психиатра.

– Знаешь, я скоро поеду в Америку, – сказал он. – К своей маме, в Неваду. Я думал, мы могли бы там встретиться.

– Встретиться? Да. Только, даже если я получу работу, не факт, что я попаду в Неваду.

– Вот и я тоже.

– Что?