Боже, спаси Францию! Наблюдая за парижанами

— J'ai un ha-fa anglais…[21] — И снова широкая извиняющаяся улыбка — я стараюсь изо всех сил, пожалуйста, потерпите еще чуть-чуть.

— J'ai un ha-fa anglais, mais ici…[22]

Всем своим видом я стремился показать собственную беспомощность, что не требовало особых усилий. Но продавец по-прежнему не проявлял желания прийти на помощь. Черт возьми! Выругавшись про себя, я нажал кнопку катапультирования из лингвистической каши:

— Мне нужен адаптер, чтобы я мог включить купленную в Англии хай-фай систему в здешнюю розетку, — объяснил я на родном английском, продемонстрировав отличную дикцию и богатую мимику.

Мне всегда казалось, что французы — любители изъясняться жестами и мимикой, но этот тип явно не был поклонником Марселя Марсо.[23]

— Parle français,[24] — сказал он с чуть слышным «а?» на конце, являвшемся, по-видимому, среди жителей Нейи сленговым эквивалентом для обращения: «Ты, тупой английский кретин».

— Если б умел, то заговорил бы, мерзкий тупица! — Рявкнув в ответ, я почувствовал легкое облегчение оттого, что выругался, но он этого не понял.

И что же? Хозяин магазина всего лишь пожал плечами, будто говоря: «Ну, это твоя проблема, не моя! Расклад не из приятных, но забавный, потому как ты, похоже, из числа тех идиотов, которые вечно вляпываются в глупые, безнадежные ситуации типа этой. Да, кстати, рубашка, что на тебе, выглядит отвратительно!» И все это — одним пожатием плеч!

Шансов выиграть в бессловесном состязании и уж тем более заполучить адаптер не было никаких, так что я молча вышел из магазина.

Пройдя не больше метра, неожиданно для себя я оказался в одной из поз китайской гимнастики тай-цзи: колени согнуты, одна нога поднята. Носок моего распрекрасного кроссовка, угодив в коричневую лепешку собачьего дерьма, оказался густо вымазан в этой гадости.

— Shit![25] — вырвалось у меня по-английски.

Мне показалось или французская речь продавца электротоварами действительно раздавалась мне в след: «Да нет же, ты хотел сказать, „merde“, неуч иностранный!»

Со временем я пришел к пониманию, что Париж чем-то напоминает океан. Океан — прекрасное место обитания, если ты — акула. Вокруг полно свежайших морепродуктов, и если кто-то пытается подсунуть тебе дерьмо, ты просто перекусываешь этого подлеца пополам. Возможно, ты не будешь угоден всем и каждому, но тебя оставят в покое.

Если же ты — человек, ты вынужден держаться на поверхности, бороться с волнами и остерегаться акул. Так что единственное, что тебе остается, — побыстрее самому превратиться в акулу. И первый этап перехода в это состояние — овладеть языком акул.

У меня был компакт-диск по самостоятельному изучению языка, но мне пришло в голову, что помощница Жан-Мари, Кристин, возможно, захочет дать мне пару частных уроков. В конце концов, с таким же успехом ты можешь заполучить в собственное распоряжение акулку со стройными плавниками.

Кристин — и зачем только эта идея пришла мне в голову!

Я не принадлежу к тому типу парней, для кого любовь — это игра. И мне не особо везло в любовных делах. В этом кстати одна из причин, почему я с таким энтузиазмом отнесся к предложению покинуть Англию. В Лондоне у меня была подруга — Рут. Но история наших отношений — это история взаимного разрушения. Мы звонили друг другу, договаривались встретиться, а затем принимались ждать, кто же решится позвонить первым и, выдумав правдоподобный предлог, отменит встречу. Но рано или поздно день нашей встречи, состоящей из ожесточенных склок и/или фееричного секса, все же наступал. Затем мы на пару недель снова забывали друг о друге, после чего опять созванивались, и так далее, и тому подобное. Мы оба сочли мое желание эмигрировать показателем того, что наши отношения, видимо, были далеки от идеала.

Оказавшись в лифте с Кристин, я остро ощутил, что уже, пожалуй, недели две как не наслаждался неземной феерией, которую способна подарить только женщина. Однако нерастраченные гормоны, в избытке наводнявшие мою кровь, были ни при чем: я и без них ощущал сокрушительную силу ее красоты. Длинные, небрежно уложенные волосы — последнее, как я понял, являлось отличительной чертой большинства француженок — предоставляли ей возможность застенчивым, но в то же время очень сексуальным жестом поправлять выбивавшуюся время от времени прядь. Кристин была худенькой — опять же, как и большинство француженок, — но, несмотря на это, являлась счастливой обладательницей округлых форм во всех полагающихся местах. А глядя в глаза потрясающей красоты — золотистого оттенка, — я понимал, что тоже не кажусь ей Квазимодо.[26] Каждый раз, заходя к Кристин в кабинет, я наслаждался трепетом ее неимоверно длинных (и, заметьте, не накладных) ресниц, заставлявшим меня оказываться у ее стола гораздо чаще, чем это требовалось в ходе повседневной деятельности.