Божественная комедия. Ад

1. Уста подъял от мерзостного брашна
Сей грешник, кровь отер с них по власам
Главы, им в тыл изгрызенной так страшно,

4. И начал он: «Ты хочешь, чтоб я сам[738]

Раскрыл ту скорбь, что грудь томит как бремя,
Лишь вспомню то, о чем я передам.

7. Но коль слова мои должны быть семя,

Чтоб плод его злодею в срам возник, —
И речь и плач услышишь в то же время.

10. Не знаю, кто ты, как сюда проник;

Но убежден, что слышу гражданина
Флоренции: так звучен твой язык!

13. Ты должен знать, что граф я Уголино,

А он – архиепископ Руджиер,
И почему сосед мой, вот причина.

16. Не говорю, как в силу подлых мер

Доверчиво я вдался в обольщенье
И как сгубил меня он лицемер.

19. Но, выслушав, рассей свое сомненье,

О том, как страшно я окончил дни;
Потом суди: то было ль оскорбленье!

22. Печальное отверстье западни[739]

 —По мне ей имя Башня Глада стало:[740]Погибли в муках в ней не мы одни! —

25. Семь раз луны рожденье мне являло[741]

Сквозь щель свою, как вдруг зловещий сон
С грядущего сорвал мне покрывало.

28. Приснилось мне: как вождь охоты, он

Гнал волка и волчат к горе, которой
Для Пизы вид на Лукку загражден.

31. Со стаей псиц, голодной, чуткой, скорой,[742]

Гваланд, Сисмонди и Ланфранк неслись
Пред бешеным ловцом, в погони скорой.[743]

34. По малой гонке – мне потом приснись —

Отец с детьми попал усталый в сети
И псы клыками в ребра им впились.

37. Проснулся я и слышу на рассвете:

Мучительным встревоженные сном,
Рыдая громко, просят хлеба дети.

40. Жесток же ты, когда уж мысль о том,

Что мне грозило, в скорбь тебя не вводит!
Не плачешь здесь – ты плакал ли о ком?

43. Уж мы проснулись; вот и час приходит,

Когда нам в башню приносили хлеб,
Но страшный сон в сомненье всех приводит.

46. Вдруг слышу: сверху забивают склеп

Ужасной башни! Я взглянул с тоскою
В лицо детей, безмолвен и свиреп.

49. Не плакал я, окаменев душою;

Они ж рыдали, и Ансельмий мой:[744]
«Что смотришь так, отец мой? что с тобою?[745]»

52. Я не рыдал, молчал я как немой

Весь день, всю ночь, доколе свет денницы
Не проблеснул на тверди голубой.

55. Чуть слабый луч проник во мглу темницы, —

Свое лицо, ужасное от мук,
Я вмиг узнал, узрев их страшны лица,[746]

58. И укусил я с горя пальцы рук;

Они ж, мечтав, что голода терзанье
Меня томит, сказали, вставши вдруг:

60. «Отец! насыться нами: тем страданье

Нам утолив; одев детей своих
В плоть бедную, сними с них одеянье.»

61. Я горе скрыл, чтоб вновь не мучить их;

Два дня молчали мы в темнице мертвой:
Что ж не разверзлась, мать-земля, в тот миг!

67. Но только день лишь наступил четвертый,

Мой Гаддо пал к ногам моим, стеня:[747]
«Да помоги ж, отец мой!» и, простертый,

70. Тут умер он, и как ты зришь меня,

Так видел я: все друг за другом вскоре
От пятого и до шестого дня

73. Попадали. Ослепнув, на просторе[748]

Бродил я три дни, мертвых звал детей…[749]
Потом… но голод был сильней, чем горе!»

76. Сказав, схватил с сверканием очей

Несчастный череп острыми зубами,
Что, как у пса окрепли для костей.[750] —

79. О Пиза! срам пред всеми племенами

Прекрасных стран, где сладко si звучит![751]Когда сосед не мстит тебе громами,

82. То пусть Капрайя двинет свой гранит,[752]

Чтоб устье Арно грудой скал заставить,
И всех граждан волнами истребит!

85. Коль Угодин себя мог обесславить

Позорной сдачей стен твоих врагам,
За что ж на казнь с ним и детей оставить?

88. Век новых Фив! уж по своим летам[753]

Невинны были Угуччьон с Бригатой[754]
И те, которых назвал грешник вам. —

91. Мы прочь пошли туда, где, весь объятый[755]

Тяжелым льдом, лежит не вверх спиной,
Но опрокинут навзничь род проклятый.

94. У них слеза задержана слезой,

И скорбь, преграду встретив пред очами,
Стремится внутрь с удвоенной тоской:

97. За тем, что слезы смерзлись в них кусками

И, как забралом из кристалла, льдом
Наполнили глазницы под бровями.[756]

100. Хотя в сей миг в вертепе ледяном

Все чувства холод истребил в мгновенье,
Как бы в мозоли, на лице моем;

103. Однако ж я почуял дуновенье

И рек: «О вождь! кто ветр вздымает к нам?
Не всякое ль тут стынет испаренье?[757]»

106. А вождь в ответ: «Сейчас ты будешь там,

Где бури ceй исток первоначальный:[758]
Тогда вопрос твой разрешится сам.»

109. И вот, один из мерзлых, дух печальный

Вскричал во льду: «О души злых теней, —
Столь злых, что край сужден вам самый дальний![759]

112. Снимите твердый мой покров с очей,

Чтоб мог излить из сердца я кручину,
Пока опять замерзнет слез ручей.»

115. А я: «Коль хочешь, чтоб я сбросил льдину,

Скажи: кто ты? и пусть сойду в сей миг
К льдяному дну, коль уз с тебя не скину.»

118. И он тогда: «Монах я Альбериг![760]

В глухом саду я прозябал в злом теле:
Здесь финики вкушаю вместо фиг.»[761]

121. «Как!» я вскричал: «ты умер в самом деле?»

А он в ответ: «Что с плотью моей
Там на земле, не ведаю доселе.

124. Та выгода быть в Птоломее сей,

Что часто шлет к ней души рок суровый,
Хотя б им Парка не пресекла дней.[762]

127. Но чтоб охотней сбросил ты оковы

Остекленевших слез с моих ланит,
Узнай: едва душа составит ковы,

130. Как сделал я, уж в тело в ней спешит

Вселиться бес и телом управляет,
Доколь она срок жизни совершить.[763]

133. Душа меж тем в сей кладезь упадает

И, может быть, жив телом, и поднесь
Тот дух, что здесь за мною холодает.

136. Его ты знал, коль ты недавно здесь:

То Бранка д' Ориа; он в стране проклятья[764]
Уж много лет, как льдом окован весь.»

139. A я ему: «Могу ли доверят я?

Ведь д' Ориа еще не умирал:
Он ест и пьет и спит и носит платья.» —

142. «К Злым-Лапам в ров,» монах мне отвечал:

«Где липкая смола вздымает пену,
Еще Микеле Цанке не бывал,

145. Как в тело Бранки бес вступил на смену

И в хитрого племянника его,
С которым вместе он свершил измену.

148. Простри ж персты и с лика моего

Сними кристалл.» – Но я его оставил,
Почтя за счастье обмануть его.[765]

151. О Генуезцы, род без всяких правил!

Род полный лжи, предательский и злой, —
Когда б Господь ваш мир от вас избавил![766]

154. С подлейшею романскою душой

Я зрел из вас такого, что за дело,[767]
Как дух, в Коците стынет под волной,

157. Хоть, кажется, и здравствует как тело.