Божественная Комедия. Новая Жизнь

1

Подняв уста от мерзостного брашна,Он вытер свой окровавленный рот
О волосы, в которых грыз так страшно,

4

Потом сказал: «Отчаянных невзгодТы в скорбном сердце обновляешь бремя;
Не только речь, и мысль о них гнетет.

7

Но если слово прорастет, как семя,Хулой врагу, которого гложу,
Я рад вещать и плакать в то же время.

10

Не знаю, кто ты, как прошел межуПечальных стран, откуда нет возврата,
Но ты тосканец, как на слух сужу.

13

Я графом Уголино был когда-то,Архиепископом Руджери — он;[600]
Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

16

Что я злодейски был им обойден,Ему доверясь, заточен как пленник,
Потом убит, — известно испокон;

19

Но ни один не ведал современникПро то, как смерть моя была страшна.
Внемли и знай, что сделал мой изменник.

22

В отверстье клетки — с той поры онаГолодной Башней называться стала,
И многим в ней неволя суждена —

25

Я новых лун перевидал немало,Когда зловещий сон меня потряс,
Грядущего разверзши покрывало.

28

Он, с ловчими, — так снилось мне в тот час, —Гнал волка и волчат от их стоянки
К холму, что Лукку заслонил от нас;

31

Усердных псиц задорил дух приманки,[601]А головными впереди неслись
Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[602]

34

Отцу и детям было не спастись:Охотникам досталась их потреба,
И в ребра зубы острые впились.

37

Очнувшись раньше, чем зарделось небо,Я услыхал, как, мучимые сном,
Мои четыре сына[603] просят хлеба.

40

Когда без слез ты слушаешь о том,Что этим стоном сердцу возвещалось, —
Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

43

Они проснулись; время приближалось,Когда тюремщик пищу подает,
И мысль у всех недавним сном терзалась.[604]

46

И вдруг я слышу — забивают входУжасной башни; я глядел, застылый,
На сыновей; я чувствовал, что вот —

49

Я каменею, и стонать нет силы;Стонали дети; Ансельмуччо мой
Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

52

Но я не плакал; молча, как немой,Провел весь день и ночь, пока денница
Не вышла с новым солнцем в мир земной.

55

Когда луча ничтожная частицаПроникла в скорбный склеп и я открыл,
Каков я сам, взглянув на эти лица, —

58

Себе я пальцы в муке укусил.Им думалось, что это голод нудит
Меня кусать; и каждый, встав, просил:

61

«Отец, ешь нас, нам это легче будет;Ты дал нам эти жалкие тела, —
Возьми их сам; так справедливость судит».

64

Но я утих, чтоб им не делать зла.В безмолвье день, за ним другой промчался.
Зачем, земля, ты нас не пожрала!

67

Настал четвертый. Гаддо зашаталсяИ бросился к моим ногам, стеня:
«Отец, да помоги же!» — и скончался.

70

И я, как ты здесь смотришь на меня,Смотрел, как трое пали друг за другом
От пятого и до шестого дня.

73

Уже слепой, я щупал их с испугом,Два дня звал мертвых с воплями тоски;
Но злей, чем горе, голод был недугом».[605]

76

Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая
Как у собаки крепкие клыки.

79

О Пиза, стыд пленительного края,Где раздается si![606] Коль медлит суд
Твоих соседей, — пусть, тебя карая,

82

Капрара и Горгона с мест сойдутИ устье Арно заградят заставой,[607]
Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

85

Как ни был бы ославлен темной славойГраф Уголино, замки уступив,[608] —
За что детей вести на крест неправый!

88

Невинны были, о исчадье Фив,[609]И Угуччоне с молодым Бригатой,
И те, кого я назвал,[610] в песнь вложив.

91

Мы шли вперед[611] равниною покатойТуда, где, лежа навзничь, грешный род
Терзается, жестоким льдом зажатый.

94

Там самый плач им плакать не дает,И боль, прорвать не в силах покрывала,
К сугубой муке снова внутрь идет;

97

Затем что слезы с самого начала,В подбровной накопляясь глубине,
Твердеют, как хрустальные забрала.

100

И в этот час, хоть и казалось мне,Что все мое лицо, и лоб, и веки
От холода бесчувственны вполне,

103

Я ощутил как будто ветер некий.«Учитель, — я спросил, — чем он рожден?
Ведь всякий пар угашен здесь навеки».[612]

106

И вождь: «Ты вскоре будешь приведенВ то место, где, узрев ответ воочью,
Постигнешь сам, чем воздух возмущен».

109

Один из тех, кто скован льдом и ночью,Вскричал: «О души, злые до того,
Что вас послали прямо к средоточью,

112

Снимите гнет со взгляда моего,Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,
Пока мороз не затянул его».

115

И я в ответ: «Тебе я взор открою,Но назовись; и если я солгал,
Пусть окажусь под ледяной корою!»

118

«Я — инок Альбериго, — он сказал, —Тот, что плоды растил на злое дело[613]
И здесь на финик смокву променял».[614]

121

«Ты разве умер?»[615] — с уст моих слетело.И он в ответ: «Мне ведать не дано,
Как здравствует мое земное тело.

124

Здесь, в Толомее, так заведено,Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос[616], уже летят на дно.

127

И чтоб тебе еще приятней былоСнять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила,

130

Как я, душа, вселяется тотчасЕй в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас.

133

Душа катится вниз, на дно колодца.Еще, быть может, к мертвым не причли
И ту, что там за мной от стужи жмется.

136

Ты это должен знать, раз ты с земли:Он звался Бранка д'Орья;[617] наша братья
С ним свыклась, годы вместе провели».

139

«Что это правда, мало вероятья, —Сказал я. — Бранка д'Орья жив, здоров,
Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».

142

И дух в ответ: «В смолой кипящий ровЕще Микеле Цанке не направил,
С землею разлучась, своих шагов,

145

Как этот беса во плоти оставилВзамен себя, с сородичем одним,
С которым вместе он себя прославил.[618]

148

Но руку протяни к глазам моим,Открой мне их!» И я рукой не двинул,
И было доблестью быть подлым с ним.

151

О генуэзцы, вы, в чьем сердце минулПоследний стыд и все осквернено,
Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

154

С гнуснейшим из романцев[619] заодноЯ встретил одного из вас,[620] который
Душой в Коците погружен давно,

157

А телом здесь обманывает взоры.