Божественное пламя

Александр рассматривал персидского лучника на ковре, когда услышал голос отца:

- А я никогда не знал, Аттал, что у тебя есть еще одна дочь.

- Ее и не было, царь, она совсем недавно появилась. Боги, забравшие моего брата, подарили ее нам... Это Эвридика, дитя несчастного Биона.

- На самом деле, несчастный, - сказал Филипп. - Вырастить такую девушку и не дожить до ее свадьбы!

- Мы еще и не думали об этом... Мы слишком рады своей новой доченьке, чтобы отпустить ее из дома.

При первом же звуке отцовского голоса Александр обернулся, как сторожевая собака на шорох чужих шагов. Девушка стояла перед Филиппом, держа в правой руке полированную чашу с конфетами. А левую руку он только что держал, как мог бы позволить себе кто-нибудь из близких родственников, и отпустил быть может только потому, что она покраснела. Она была похожа на Аттала, только все его недостатки у нее превратились в достоинства: вместо костлявой худобы - изящная тонкость; вместо соломенных волос - золотые; вместо долговязости - стройность... Филипп сказал несколько хвалебных слов о ее погибшем отце, она чуть присела в поклоне, глянула ему в глаза и опустила взгляд. Потом подошла со своей чашей к Александру... И ее нежная мягкая улыбка застыла на мгновение: посмотрела на него раньше, чем он успел к этому подготовиться.

На следующее утро их отъезд был отложен до полудня: Аттал сказал, что у них праздник каких-то местных нимф и женщины будут петь. Женщины пришли с гирляндами; голос Эвридики был легок, чуть ребячлив, но чист... Все попробовали и похвалили воду из родника этих нимф...

Когда, наконец, тронулись, уже началась дневная жара. Через несколько миль Павсаний отъехал от колонны. Другой офицер, увидев что он спускается к реке, крикнул ему потерпеть еще милю-другую: там вода будет чище, здесь ее скот замутил... Павсаний сделал вид, что не слышит, зачерпнул двойную пригоршню и жадно осушил. За всё время, что были в доме Аттала, он ничего не съел; и не выпил ни капли воды.

Александр с Олимпией стоят под стеной Зевксия с разорением Трои. Над ней разрывает одежды царица Гекуба, над его головой алым нимбом разливается кровь Приама и Астианакса. Отсветы огня зимней жаровни пляшут на пламени, нарисованном на стене.

Глаза Олимпии окружены черными тенями; лицо в морщинах, постарело лет на десять. Губы Александра сухи, плотно сжаты; он тоже не спал эту ночь, но на нем это не так заметно.

- Ну зачем ты опять позвала меня?! Ведь всё уже сказано, и ты сама это знаешь. Ничего ведь не изменилось со вчерашнего дня... Мне надо пойти!

- Ну да, целесообразность!... Целесообразность, видишь ли! Он сделал из тебя грека, сделал... Пусть лучше он убьет нас за неповиновение, но давай умрем гордо!...

- Брось, ты прекрасно знаешь, что убивать нас он не станет. Но если мы окажемся там, где нас хотят увидеть наши враги... Слушай, если я иду на эту свадьбу - каждый поймет, что я отношусь к ней, как и ко всякой другой. Все эти фракийки, иллирийки... Отец это понимает, как раз потому он меня и позвал. Ведь этим приглашением он нас с тобой поддерживает, лицо наше спасает, неужели непонятно?...

- Что?! Это когда ты будешь пить за мой позор?!

- Разве?... Ты пойми, он от этой девочки не откажется. Пойми и смирись. Сама посуди: она македонка, род ее чуть ли не древнее нашего... Конечно же, они настаивают на свадьбе!... Он для того ее и подсунул отцу, я сразу понял... Так что это сражение Аттал выиграл, но если мы сами станем ему помогать - он выиграет и всю войну.

- Все будут думать, что ты встал на сторону отца против меня, чтобы его расположение сохранить.

- Слишком хорошо меня знают, - ответил он, хотя как раз эта мысль мучила его всю ночь.

- Пировать с родней этой шлюхи!...

- Да какая она шлюха! Ей всего пятнадцать, девочка совсем; ее подставили приманкой, как ягненка в волчьей западне. Да, конечно, она свою роль сыграет, она одна из них... Но через год-другой он увидит кого-нибудь помоложе. И Аттал это знает не хуже нас с тобой, так что он постарается побольше успеть за это время. Ты вот о ком думай, а не об отце.

- Чтобы мы дожили до такого!...

Хотя это было сказано с горьким упреком, он сделал вид, что принял ее реплику за согласие: слишком не хотелось продолжать разговор.

В его комнате ждал Гефестион. Здесь тоже почти всё уже было сказано. Какое-то время они посидели молча, наконец Гефестион не выдержал:

- Скоро тебе придется узнать, кто тебе друг.

- Я и сейчас знаю...

- Друзья царя должны были подсказать ему! Пармений не мог, что ли?

- Филот говорит, он пробовал... Я знаю, что думает Пармений. Я даже согласен с ним... Только, вот, матери этого не скажешь.

Гефестион подождал продолжения, потом спросил:

- Чего не скажешь?