Божественное пламя

И теперь, думал Филипп, все пошло насмарку. Он проклял в глубине души жену, сына, себя самого и, стараясь говорить спокойно, заключил:

— Ладно, нам обоим предстоит на него посмотреть. Я знаю его не лучше, чем ты.

Последнее утверждение не было честным: благодаря донесениям шпионов Филиппу казалось, что он уже годы прожил бок о бок с этим человеком. Однако, чувствуя обиду, он не отказал себе в праве быть немного коварным. Пусть мальчик, если ему так хочется, держится в стороне — и держит при себе свои надежды.

Несколькими днями позже он снова послал за сыном. Для обоих время было до предела насыщено. Мужчина погрузился в дела, мальчик — в постоянные поиски новых, все более трудных испытаний: прыжки с утесов в горах, полуобъезженные лошади, упражнения в беге и метании копья, все более и более трудные. Кроме того, Александр разучивал новую пьесу на новой кифаре.

— Они должны прибыть до наступления сумерек, — объявил Филипп. — Утром будут отдыхать, после обеда я их выслушаю. Вечером ужин для всех; их красноречие будет ограничено во времени. Ты, разумеется, наденешь парадное платье.

Лучшие его одежды хранились у матери. Он нашел Олимпиаду в комнате, над письмом к брату в Эпир, полным жалоб на мужа. Олимпиада хорошо писала сама, поскольку вела много дел, которых не доверяла писцам. Когда Александр вошел, она сложила диптих и обняла сына.

— Мне нужно одеться, — сообщил он, — для афинских послов. Я надену голубое.

— Я прекрасно знаю, дорогой, что должно тебе пойти.

— Нет, это должно прийтись по вкусу афинянам. Я буду в голубом.

— Т-т-т! Моему господину нужно повиноваться. Значит, голубое, брошь из лазурита…

— Нет, только женщины носят драгоценности в Афинах… кроме колец.

— Но, дорогой мой, тебе приличествует быть одетым лучше, чем они. Они ничто, послы.

— Нет, мама. Они считают драгоценности варварской забавой, я ничего такого не надену.

В последнее время Олимпиада все чаще слышала эти новые нотки в его голосе. Они радовали царицу. Она еще не могла предположить, что рано или поздно это обернется против нее.

— Ты совсем мужчина, мой господин. — Сидя, она могла положить руки ему на плечи. Олимпиада подняла глаза, улыбнулась, потом пригладила ему взъерошенные ветром волосы. — Приходи заранее. Ты дикий, как горный лев; мне придется самой приглядеть за сборами.

Когда наступил вечер, Александр сказал Фениксу:

— Пожалуйста! Я хочу остаться, чтобы посмотреть на въезд афинян.

Феникс с отвращением выглянул в сгущающийся сумрак.

— Что ты ожидаешь увидеть? — проворчал он. — Кучку людей в петасах,[16] натянутых до самых плащей. Вечером от земли поднимется туман, в нем ты не отличишь хозяина от слуги.

— Все равно. Я хочу посмотреть.

Ночь спустилась сырая и промозглая. Озеро затопило прибрежные тростники, лягушки безостановочно выводили трели, так что их кваканье начинало казаться простым шумом в ушах. Ветра не было, туман повис над камышами, обволакивая лагуну до самого ее края, где пелену разгонял бриз с моря. На улицах Пеллы дождевая вода уносила по забитым грязью сточным канавам накопившиеся за десять дней отбросы и нечистоты. Александр стоял у окна в комнате Феникса, к которому он явился, чтобы поторопить. Сам он уже был одет в плащ с капюшоном и сапоги для верховой езды. Феникс сидел за своей книгой; лампа и жаровня горели, словно впереди еще была целая ночь.

— Взгляни! Факелы верховых уже за поворотом.

— Хорошо, не теряй их из виду. Если уж мне суждено выйти за порог в такую погоду, я выйду, когда придет время, и ни минутой раньше.

— В такую погоду! Едва моросит. Что ты будешь делать, когда мы пойдем на войну?

— Для этого я и берегу силы, Ахилл. Не забывай, что ложе Фениксу всегда устраивали поближе к огню.

— Я подожгу твою книгу, если ты не начнешь шевелиться. Ты еще даже не обулся.

Мальчик прилип к окну. Маленькие в темноте, расплывающиеся в тумане факелы, казалось, ползли, как светляки по камню.

— Феникс?..

— Да, да… Времени достаточно.

— Он действительно собирается заключить мир? Или это просто уловка, чтобы успокоить афинян до тех пор, пока он не соберется с силами… как это было с олинфянами?

Феникс опустил книгу на колено.

— Ахилл, дорогое дитя. — Он искусно перешел на завораживающий гомеровский ритм. — Будь справедлив к благородному отцу своему, Пелею. — Не так давно ему приснилось, что он стоит на сцене, одетый как предводитель хора в трагедии, из которой все еще была написана только одна страница. Остальное было готово на воске, но вчерне, и он умолял поэта изменить финал. А теперь, пытаясь вызвать этот финал в памяти, он вспоминал только свои слезы. — Ведь это олинфяне первыми нарушили слово. Они заключили союз с Афинами и дали приют врагам царя — и то, и другое вопреки клятве. Все знают, что договор становится недействительным после клятвопреступления.

— Военачальники кавалерии бросили своих людей в бою. — Голос мальчика поднялся. — Он заплатил им, чтобы они это сделали. Заплатил им.

— Это наверняка спасло многие жизни.

— Они рабы! Я бы скорее умер.

— Если бы так поступали все, у нас не было бы рабов.