Божественное пламя

Она все еще казалась оцепеневшей от страха, — робкое, пугливое создание. Что следует говорить девушкам? Он знал только, как поступают, по их словам, его друзья и солдаты.

— Ну же, Горго, подари мне улыбку, и получишь цветок.

Не поднимая ресниц, она слегка улыбнулась, загадочно, мимолетно, как гамадриада, на мгновение выскользнувшая из своего дерева. Он начал было делить цветы, собираясь оставить часть для матери. Каким глупцом он должен казаться!

— Возьми, — сказал он, протягивая фиалки, и, когда девушка приняла букет, наклонился и поцеловал ее в щеку.

Нежная кожа на мгновение прильнула к его губам, потом девушка отпрянула, не глядя на него, и мягко покачала головой. Приоткрыв свой толстый плащ, она засунула фиалки между грудей и исчезла за деревьями.

Александр стоял, глядя ей вслед, и перед его глазами холодные тугие стебли фиалок снова и снова скользили вниз по теплой шелковистой коже. Завтра Дионисии. «Быстро под ними земля возрастила цветущие травы, / Лотос росистый, шафран и цветы гиацинты густые, / Гибкие, кои богов от земли высоко подымали».[26]

Он ничего не сказал Гефестиону.

Придя поздороваться к матери, он увидел: что-то случилось. Олимпиада подспудно бушевала, как закиданное валежником пламя, но не он оскорбил ее на этот раз. Она спрашивала себя, рассказывать ли о нанесенной обиде. Сын поцеловал ее, но ни о чем не спросил. Вчерашнего было достаточно.

Весь день его товарищи рассказывали друг другу о девушках, которые достанутся им завтра, — надо только суметь поймать их в горах. Александр отвечал на избитые шутки, но думал о своем. Задолго до рассвета женщины должны были уйти в святилище.

— Что мы будем делать завтра? — спросил Гефестион. — Я имею в виду, после жертвоприношений?

— Не знаю. Строить планы на Дионисии — дурная примета.

Тайком Гефестион испытующе взглянул на него. Нет, невозможно; он в дурном настроении с тех пор, как приехал сюда, и причин достаточно. Пока все не уляжется, его нельзя трогать.

Ужин подали рано, на следующий день всем предстояло встать с петухами. В канун Дионисий никто, даже в Македонии, не засиживался за вином.

Весенние сумерки сгустились постепенно, когда солнце исчезло за западными хребтами гор; в крепости были и такие темные закоулки, где лампы горели уже с полудня. Ужин в зале был скорее походным, но Филипп извлек пользу даже из этой умеренности, усадив рядом с собой Аристотеля — знак внимания, неуместный в иные дни: философ никуда не годился как собутыльник. Поев, большинство гостей отправились прямо в постель.

Александр никогда не любил ложиться рано; он решил повидать Феникса, часто читавшего допоздна. Старика поселили в западной башне.

Коридоры крепости были настоящим лабиринтом, но Александр с детства знал самые короткие пути. За прихожей, где хранилась запасная мебель для гостей, открывался пролет лесенки. Этот закоулок был неосвещен, но сюда проникал свет факела от наружной стены. Александру оставалось сделать только один шаг, когда он услышал какие-то звуки и уловил движение.

Безмолвно, неподвижно стоял он в тени. В полосе света девушка Горго, обращенная к нему лицом, извивалась и корчилась в руках мужчины, обхватившего ее сзади: одна тяжелая волосатая лапа стискивает бедра, другая — грудь. Сдавленные тихие всхлипы теснились в ее горле. Под цепкой темной рукой платье соскользнуло с плеча; на каменные плиты пола упало несколько увядших фиалок. Лицо мужчины, прижатое к уху девушки, на минуту показалось из-за ее головы. Это был его отец.

Крадучись, как разведчик в чужом лагере, Александр подался назад, вскрики Горго заглушили звук его шагов.

Через ближайшую дверь он выскочил в холодную, глухо шумящую водой ночь.

Наверху, в спальне стражи наследника, без сна лежал Гефестион, дожидаясь, пока появится Александр, и он хотя бы сможет пожелать другу доброй ночи. Во все остальные проведенные здесь вечера они поднимались наверх вместе, но сегодня никто не видел Александра со времени ужина. Начав разыскивать его, Гефестион всего лишь выставил бы себя на посмешище, поэтому он лежал в темноте, пристально глядя на полоску света под тяжелой старой дверью. Ни одна тень не упала на нее от торопливых шагов, никто не появлялся. Гефестион незаметно задремал; ему снилось, что он по-прежнему бодрствует.

В глухие ночные часы Александр поднялся к себе через потайной ход, чтобы сменить одежду. Лампа, масло в которой почти полностью выгорело, тускло поблескивала. От пронизывающего холода его пальцы почти перестали гнуться и не повиновались ему, когда он одевался. Александр выбрал кожаную тунику и сапоги, в которых обычно охотился. Согреется, карабкаясь по горам.

Он высунулся из окна. Повсюду в темноте между деревьями виднелись первые факелы, мерцающие и неверные, как звезды, в потоках ледяного горного воздуха.