Божественное пламя

— Я буду с тобой.

Лучи теплого весеннего солнца, перевалившего полуденную черту, косо падали в ущелье. Пели дрозды. Гефестион предчувствовал перемену: рождение, смерть, вмешательство бога. На только что явившемся на свет чувстве остались пятна крови, следы мучительных родов; все еще хрупкое, оно не давалось в руки. Но оно жило. Оно будет расти.

Им нужно было возвращаться в Эгию, но оба не торопились: им и так было хорошо. Пусть он отдохнет, думал Гефестион. Александр избавился от своих мыслей, забывшись непрочным сном. Гефестион следил за ним пристально, со смиренным терпением леопарда, притаившегося у воды. Голод его утихал от самого звука легких отдаленных шагов — кто-то спускался по лесной тропе, чтобы попасть ему в лапы.

6

Цветы сливы осыпались и лежали на земле, прибитые весенними дождями, время фиалок прошло, на виноградных лозах набухли почки.

Философ нашел некоторых своих учеников излишне рассеянными после Дионисий — явление, известное даже в Афинах; но наследник был прилежен и собран, он хорошо успевал в этике и логике. В чем-то он остался таким же странным, как прежде: уклонился от расспросов, когда его застали приносящим в жертву Дионису черного козла, — философия, как это ни прискорбно, еще не излечила его от суеверий, но за самой этой скрытностью, возможно, таились надлежащие сомнения.

Как-то Александр и Гефестион стояли, перегнувшись через перила, на одном из деревянных мостиков над ручьем Нимф.

— Теперь, — сказал Александр, — я думаю, что примирился с богом. Вот почему я смог рассказать тебе обо всем.

— Разве так не лучше?

— Да, но сначала я должен был все пережить в себе. Гнев Диониса преследовал меня, пока я не принес искупительную жертву. Когда я стараюсь рассуждать логически, то понимаю, что несправедливо возмущаться поступком матери только потому, что она женщина, ведь отец убивает людей тысячами. Да и мы с тобой убивали людей, которые ничего дурного нам не сделали, просто потому, что была война. Женщины не могут вызвать врага на поединок, как мы, им остается только по-женски мстить. Чем обвинять их, мы должны благодарить богов за то, что созданы мужчинами.

— Да, — сказал Гефестион. — Да, должны.

— И я понял, что Дионис разгневался, ибо я осквернил его таинство. Знаешь ли, я был под его покровительством с самого детства, но потом чаще приносил жертвы Гераклу, чем ему. Когда я слишком занесся, он явил мне свой гнев. Он не убил меня, как Пенфея в трагедии, потому что покровительствовал мне, но он покарал меня. Все могло бы обернуться гораздо хуже, если бы не ты. Ты был как Пилад, который остался с Орестом даже тогда, когда за ним гнались фурии.

— Конечно же я остался с тобой.

— Скажу тебе еще кое-что. Возможно, думал я, эта девушка на Дионисиях… Но какой-то бог защитил меня.

— Он смог тебя защитить, потому что ты умеешь владеть собой.

— Да. Все это случилось из-за того, что мой отец не умеет сдерживаться, даже ради соблюдения приличий в собственном доме. Он никогда не переменится. Это всем известно. Люди, побежденные им в сражении, вместо того чтобы уважать его, насмехаются за его спиной. Я не смог бы жить, если бы знал, что такое говорят обо мне. Если бы знал, что я не был бы хозяином себе самому.

— Люди никогда не скажут о тебе такого.

— Знаю одно: я никогда не полюблю человека, которого нужно будет стыдиться. — Он показал на прозрачную коричневатую воду. — Посмотри на этих рыбок. — Они склонились ниже, их головы соприкоснулись. Стайка быстрых рыб промелькнула в толще воды, как множество стрел в полете. Внезапно выпрямившись, Александр сказал: — Великий Кир никогда не был рабом женщины.

— Да. Даже самой прекрасной женщины из всех смертных, рожденных в Азии. Это есть в книге.

Александр получил по письму от каждого из родителей. Никто из них не был особенно обеспокоен его необычным бесстрастием после Дионисий, хотя и тот, и другая почувствовали на себе изучающий взгляд сына, словно он смотрел из окна наглухо запертой комнаты. Но Дионисии изменили многих юношей; скорее стоило бы задуматься, если бы праздник прошел для Александра бесследно.

Отец писал, что афиняне населяют колонистами греческое побережье Фракии, Херсонес, к примеру, но из-за оскудения общественной казны отказались от поддержки переселенцев, которые вынуждены пиратствовать и совершать набеги в глубь страны, как разбойники гомеровских времен. Македонские суда и склады грабились; греки дошли до того, что захватили посла, который вез выкуп за пленных, пытали его и потребовали за его жизнь девять талантов.

Новости Олимпиады, на этот раз оказавшейся в полном согласии с Филиппом, были схожими. Эвбейский купец Анаксин, привозивший для царицы товары с юга, был схвачен в Афинах по приказу Демосфена только из-за того, что дом его хозяина посетил Эсхин. Анаксина пытали до тех пор, пока он не признал себя шпионом Филиппа, и на этом основании предали смерти.

— Хотел бы я знать, — сказал Филот, — как скоро начнется война.