Божественное пламя

Снова и снова он повторял себе, что не следует просить большего у богов, и без того щедрых. Он вспоминал, как в прошлом, подобно наследнику великого богатства, который счастлив одним сознанием своей избранности, смотрел он на обращенное к нему лицо: спутанные ветром волосы, свободно падающие на лоб, уже испещренный тонкими морщинками из-за напряженности взгляда, прекрасные глаза, твердый, но чувственный рот, восхитительная дуга золотых бровей. Гефестиону казалось, что он мог бы сидеть так вечно, не желая иного. Так казалось ему поначалу.

— Букефал застоялся, давай прокатимся.

— Он снова сбросил конюха?

— Нет, просто проучил. Я ведь предупреждал.

Лошадь смирилась постепенно с рутинными порядками конюшни и позволяла конюхам садиться на себя. Но, как только Букефал чувствовал уздечку с серебряными пряжками и бляхами, хомут с филигранью, чепрак с бахромой, он считал себя предназначенным для бога и гневно отвергал нечестивцев. Конюх до сих пор был прикован к постели.

Они ехали через буковую рощу, одетую красноватыми молодыми листьями, к горным лугам. Гефестион, задававший темп, не торопился, зная, что Александр ни за что не позволит вспотевшему Букефалу остановиться. У края леса они спешились и замерли, глядя на горы Халкидики за равниной и морем.

— Я нашел в Пелле книгу, — сказал Александр, — в прошлый раз, когда мы там были. Диалог Платона, который Аристотель нам никогда не показывал. Думаю, от зависти.

— Что за книга? — Улыбаясь, Гефестион проверил, хорошо ли держатся удила.

— Я выучил немного, послушай. «Чему же она должна их учить? Стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела. Я утверждаю, что, если влюбленный совершит какой-нибудь недостойный поступок или по трусости спустит обидчику, он меньше страдает, если уличит его в этом отец, приятель или еще кто-нибудь, — только не его любимец». И еще в одном месте: «И если бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника (…)».[27]

— Это прекрасно.

— Он был солдатом в молодости, как Сократ. Я допускаю, что Аристотель завидует. Афиняне никогда не составляли военный отряд из любовников, они предоставили это фиванцам. Никто еще не победил Священный Отряд, ты это знаешь?

— Пойдем в лес.

— Это еще не конец. Сократ закончил его мысль. Он сказал, что лучшая, величайшая любовь доступна только душе.

— Ну, — сказал Гефестион быстро, — всем известно, что он был самым безобразным человеком в Афинах.

— Прекрасный Алкивиад бросился к его ногам. Но он сказал, что любить душой — величайшая победа, как тройной венок на играх.

Пересиливая боль, Гефестион смотрел на горы Халкидики.

— Это было бы величайшей победой, — сказал он медленно, — для того, кто желал бы иного.

Зная, что безжалостный бог научил Александра искусно расставлять сети, он замолчал и повернулся к нему. Александр стоял, неотрывно глядя на облака, в одиночестве совещаясь со своим демоном.

Гефестион виновато коснулся его руки.

— Если ты это имеешь в виду, если ты действительно этого хочешь…

Александр поднял брови, улыбнулся и откинул со лба волосы.

— Я тебе кое-что скажу.

— Да?

— Если догонишь.

Он всегда бегал быстрее всех, отзвук его голоса еще бился в ушах Гефестиона, а сам он уже исчез. Гефестион пронесся среди светлых берез и тенистых лиственниц к каменистому откосу. Внизу лежал Александр неподвижно, с закрытыми глазами. Затаив дыхание, почти теряя рассудок, Гефестион спустился вниз, упал рядом с Александром на колени, ощупал его тело. Никаких повреждений, ни одного ушиба. Улыбаясь, Александр открыл глаза.

— Шшшшш! Ты спугнешь лисиц.

— Убить тебя мало, — сказал Гефестион с дрожью.

Солнечный свет, просачиваясь сквозь ветви лиственниц, немного сместился к западу, высекая топазовые блики на стене их каменного убежища. Александр лежал, подперев рукой подбородок, и смотрел на раскачивающиеся ветви.

— О чем ты думаешь? — спросил Гефестион.

— О смерти.

— Иногда такие мысли вызывают грусть. Жизненные силы покидают человека. Но я никогда тебя не покину. А ты?

— Нет, истинные друзья должны быть всем друг для друга.

— Ты этого на самом деле хочешь?

— Тебе следовало бы знать.

— Я не могу вынести, когда ты грустишь.

— Это скоро пройдет. Возможно, кто-то из богов ревнует. — Он нагнул голову Гефестиона и бережно склонил ее к себе на плечо. — Некоторые из них навлекли на себя позор недостойным выбором. Не называй имен, они могут разгневаться. Но мы-то знаем. Даже боги бывают завистливы.