Божественное вмешательство (СИ)

Вижу открытого Луция, изо всей силы, бью краем щита. Попал! Он падает! Потеряв осторожность, прыгаю на него, чувствую в правом плече боль: Флавий, сука, достал.

Время остановилось. Хочу двигаться быстрее, но не могу. Бью Флавия в ответ. Целю в лицо. Меч входит в рот и с хрустом пробивает гортань.

Слева промелькнула черная тень, слышу глухой удар. Это мой конь Чудо ударил передними ногами по щиту Луция. Тот падает с диким криком.

Перепуганный конюх пытается успокоить коня. Луций орет:

— Справедливости!

Взбрыкивающего Чудо уводят в стойло. Я ставлю щит к ноге, ощупываю раненное плечо. Уже не болит хоть рукав мокрый от крови.

Поднимаю щит, облизываю сухие губы, иду на Луция. Читаю в его глазах страх, он пятится, оглядываясь по сторонам. Прижимаю к себе щит, руку с мечом отвожу для удара, перехожу на бег. Луций остановился и выставил меч. С разбега прыгаю в расчете сбить ударом щита противника с ног.

Луций падает и на какой-то миг раскрывается. Жаль, ударить пришлось сбоку, не достал.

По инерции продолжаю двигаться вперед. Отбиваю его меч и с силой опускаю кромку щита ему на голову. Чтобы не упасть, упираюсь в щит и, оттолкнувшись, отпрыгиваю в сторону. Лицо Луция в крови. Лежит, не шевелится.

Слышу ревущую толпу у дома, на улице. Странно, когда начинался бой, ее не было. Сколько же длился поединок?

Подходит Хундила, в его руке нож. Рефлексивно, прикрываюсь щитом, понимаю, что это глупо, расслабляюсь.

Жрец срезает окровавленный рукав. Вижу на его лице удивление. Смотрю на плече — от пореза остался только багровый рубец. Хундила, поддерживая, ведет меня в дом. Чувствую дрожь в теле, перед глазами летают белые мухи. Ноги подгибаются в коленях. Слышу шепот на ухо: "Держись, на тебя смотрят люди". Стараюсь из последних сил.

* * *

Просыпаюсь, вижу у ложа Хундилу. В его руке фибула Адальгари. Взгляд задумчивый, жрец где-то далеко, в мыслях.

— Его убил мой страх, — каюсь.

Я почему-то решил рассказать правду. Хундила смотрит, будто с пониманием, говорит:

— Рассказывай.

— Я встретил их — Адальгари и его компаньонов — по дороге из поместья сенатора Спуриния в Этрурию. Когда кто-то из них завел со мной разговор, я просто очень сильно испугался. В ту же минуту они замертво рухнули с коней. Божественное вмешательство тому причина. Теперь я знаю это наверняка. Я все оставил на месте их смерти. С собой взял только фибулу и плащ. В Этрурии стал центурионом и победил в день Меркурия на состязаниях. И в тот же вечер меня выкрали прямо из консульского парка Флавий и Луций. Не сами, им помогал младший центурион моей манипулы — Мариус Кизон. Они везли меня связанного в Мутину, к вам. Мне удалось бежать в одну из ночей. К утру я заболел. Меня нашел пес Гвенвилл. Дальше вы все знаете.

Рассказав всю правду, чувствую невероятное облегчение.

— Пусть так. Почему не вернулся назад, в Этрурию, к жене?

— Я полюбил Гвенвилл, а женился не по своей воле, но это уже другая история.

— Да. С Гвенвилл теперь у тебя будет непростой разговор. Если вообще будет. Хорошо ты мне все объяснил. Попробуй и ей так, — качает головой. — Не выйдет.

— Где она?

— Убедившись, что с тобой все в порядке, уехала в деревню.

— Когда?

— Еще вчера.

Ну нифига же я проспал! Пытаюсь встать. Хундила, кладет мне на грудь руку, не дает подняться.

— Постой. Мы не закончили. Я сына потерял. По воле проведения или богов все мы когда-нибудь умрем. Мы смерти не боимся, ибо верим в новое рождение, достойное прожитой жизни. Более всего в людях ценю я ум и отвагу. Увы, Адальгари не прославился ни тем, ни другим. Суд над тобой уже свершился. Оправдан ты. И даже если Гвенвилл не захочет связать с тобой свою судьбу, настаиваю я на продолжении задуманного дела.

Удивляюсь, конечно, таким речам и оборотам, отвечаю:

— Я готов.

— Ты к сроку должен быть у Пармы. Дружину, что я обещал тебе, пришлю в деревню. Теперь можешь ехать, — Хундила поднялся и, не проронив больше ни слова, вышел.

* * *

Скачу к Гвенвилл, Уэн и Хоэль на неплохих лошадях едва поспевают за неутомимым Чудо. У реки пришлось остановиться, напоить коней да и самим перекусить.

Я весь в мыслях о предстоящем разговоре с Гвенвилл, а компаньоны все поединок смакуют. Хоэль уверенно говорит:

— Нужно было рубить щиты, сразу раскрылись бы.

Уэн в ответ:

— Тебе только бы рубить. И сила и рост есть. Бренн Алатал все правильно сделал.

Ого! Уже и этот королем величает. Не могу скрыть усмешку. Вмешиваюсь:

— Если бить в щит, то меч согнется. Галлы, сражаясь с этрусками, часто из-за этого умирали: становились ногой на меч, что бы выпрямить и получали гладиусом в живот.

Хоэль достает меч, придирчиво разглядывает.

— Да не уж-то согнется?

— Согнется, раз бренн Алатал сказал, — подтверждает Уэн.

— Когда бойи пришли в эти земли, кончики их мечей были закруглены. Таким мечом только рубили. Столкнувшись с этрусками и увидев эффективность в бою гладиусов, которыми и рубили, и кололи, бойи стали затачивать свои мечи, — увлекшись, поднимаюсь на ноги. Показываю галлам, что и рубить можно по-разному: можно бить сверху, а можно и резать, если противник не имеет брони.