Божественное вмешательство

— За Алексиуса, слава ему, пьем всю ночь. А давайте выпьем за нашего центуриона Септимуса!

— И то дело, выпьем за Септимуса! — Одобрил великан Руфус (Rufus — рыжий). Поговаривали будто он из галлов.

— А давайте, — согласился Мамерк.

— Спасибо друзья, — пуская скупую слезу, Септимус Помпа выплеснул чуть-чуть из кубка на землю и, бормоча слова благодарности Тину (греческий Зевс и римский — Юпитер) влил в себя содержимое.

Скрипнули ржавые петли, и друзья услышали гнусавый голос ненавистного Мариуса Кезона.

— У-у козье вымя, дети осла! По какому поводу гуляете? — Выставив вперед ногу в лубках, он оперся спиной о дверь и вытер лоб. — Сейчас я вам напомню, кто тут командует, — Мариус встряхнул плетку, на кончиках кожаных ремней брякнули загнутые в кольца гвозди. Глаза Руфуса налились кровью, и без того вечно румяные щеки стали бордовыми. Он схватил табурет и запустил в бывшего старшего центуриона двенадцатой манипулы. Тот смог увернуться. Но травмированная нога подвела, не удержав равновесия Мариус поминая Аиту (Аид, Гадес), рухнул на земляной пол.

Септимус бросился к ворочающемуся на полу Мариусу и, схватив его за горло, срываясь на крик зашипел: " Теперь в двенадцатой, старшим центурионом — Алексиус Спуринна Луциус! А ты проваливай, пока цел!». — Отпустив хрипящего Мариуса, Септимус поднялся и тут же вскрикнул от боли: бывший командир таки достал плеткой по ногам. «Твой Алексиус кормит ворон, скоро и ты с ним встретишься», — брызжа слюной и силясь подняться, пообещал Мариус Кезон.

Позже Септимус признался друзьям, что все равно не жалеет о содеянном, хоть в тот момент просто не смог справиться с собой. Он наступил ногой, обутой в калиги на лицо Мариусу и вогнал кинжал тому в горло. Обернувшись к друзьям, он увидел, что половина солдат манипулы уже на ногах.

Руфус подошел к Септимусу и плюнул на бьющегося в конвульсиях Мариуса. «Это тебе за Алексиуса!» — громко, так, чтобы все проснувшиеся услышали, сказал он, — «Этот выкидыш убил нашего центуриона!».

Протрезвевшие Мамерк и Нумерий, со словами: «За Алексиуса», — сделали то же, что и Руфус. За ними пошли Квинтус, Тиберий и Прокулус. Когда Мариус Мастама — опальный сын уважаемого сенатора Этрурии почтил плевком на труп центуриона память Алексиуса Спуринны и остальные сочли своим долгом сделать то же.

«Всем спать. Мы сами позаботимся о теле», — приказал солдатам Септимус, а старые, еще по контубернию друзья, дружески похлопывая по спинам нерасторопных, позаботились о том, что бы приказ центуриона был выполнен как можно быстрее.

Вдесятером они покинули здание казармы и направились к выходу в город. Септимус и Руфус поддерживая под руки тело Мариуса, несли его так, как обычно приносили в лагерь упившихся легионеров.

У ворот к ним навстречу вышел часовой. Разглядев в свете факела гребешек центуриона на шлеме Септимуса, махнул рукой и вернулся в сторожевой домик.

Минут через десять тело Мариуса погрузилось в зловонные воды городской канализации. «Даже если его и обнаружат, то это к лучшему. Любой бродяга мог позариться на имущество инвалида», — пояснил свое решение друзьям, Септимус.

Назад вернулись, держа под руки Прокулуса, на случай если часовой вспомнит о ночной вылазке контуберния, решили настаивать, что мол, вино кончилось. Пьяными все были, вышли из лагеря, потом центурион Септимус приказал возвращаться.

Септимус уснул сразу. Но сон его прервали звуки буцины так быстро, что прежде, чем встать с лежака он помянул всех демонов от Ванфа до Хару.

Потом проклятия Септиптимуса обрушились на Сенат, принявший решение о строительстве дороги к Тарквинии. Все знают, что по старой дороге от Тарквинии к развалинам Рима уже давно никто не ходит. Весь день под палящим солнцем манипуле Септимуса предстояло носить булыжник, копать и трамбовать каменистый грунт. Не для того ли, что бы сабинам стало легче ходить на Этрурию?

Мешки с едой и водой на плечах, из оружия — только глаудиусы, без доспехов и пилумов, в одних только туниках шесть манипул второго легиона Этрурии с первыми лучами солнца вышли из города.

На манипулу Септимуса приходилась одна телега, запряженная старым волом. На телегу легионеры погрузили инструменты — лопаты, корзины для земли, заступы. Измученный ночными событиями Септимус, взобрался на телегу и отчаянно борясь со сном, разглядывал таблички расставленные по обочине. Табличек было много: вначале номер манипулы, затем контуберния.

Наконец он увидел табличку с номером «двенадцать». Слез с телеги и потирая голову у правого виска, стал разводить контубернии манипулы по размеченным участкам.

Пол дня углублялись, отсыпая землю на обочину, потом трамбовали деревянными колодами. Септимус превозмогая ноющую головную боль, с остервенением долбил окаменевшую землю.

Небо затянуло тучами, заморосил дождик. Боль отступила, но легче не стало. Септимус чувствовал странную тревогу. Он вглядывался в лица солдат и размышлял о том, стал ли он убивать центуриона Мариуса, если бы был трезв?