Божественное вмешательство

Деревни инсубров и лигуров обеспечивают боеспособность тримарцисиев, а оппидумы содержат тяжелую пехоту. Случись что, соберу дружину — пару тысяч тяжелой конницы и тысяч пять пехоты. Эта дружина — почти профессионалы. По крайней мере, тренируются регулярно, да и службу несут, кто за плату, а кто — за лен (лат. feudum). Ополчение в расчет не беру. По моим прикидкам боеспособное мужское население королевства составляет около двухсот тысяч человек. Свои дома станут защищать без принуждения, а завоевывать чьи то земли в мои планы не входит. Дочь родилась!

Хундила, имея такого могущественного зятя, подмял бойев под себя. Рулит Советом, как заправский «серый кардинал». На мои намеки, что, мол, хорошо бы объединиться, «морозится» по полной программе. Но как только этруски прижали гордых сенонов, Хундила тут же попросил меня собрать дружину и защитить бойев. Проницательности ему не занимать: уже на второй день после прибытия в Мутину дружина отлично показала себя в бою, раздавив этрусский легион как букашку.

Многие из знатных бойев в родстве с сенонами. Эта коалиция — за войну, хоть и зима на носу. Смотрю, шумят они громче всех, но тех, кто помалкивает — куда больше. Дружины у бойев маленькие, а ополченцы воевать не хотят.

Этруски прислали посла. Странного посла. Замученный он какой-то. Сопровождающий его декурион, напротив — нагл и самоуверен, позволил себе от имени консула Этрурии вручить мне дары.

Смотрю я на этого посла и понимаю, что лицо его мне знакомо. Стоит у дверей, чуть склонив голову, молчит.

— Приветствую посла Этрурии, о чем говорить будем, — Улыбаюсь.

— Здравствуй командир, — слышу в ответ и ушам не верю.

— Командир?

— Старший центурион Алексиус Спурина Луциус был моим командиром. — Наверное, посол обиделся. Показалось мне, что вспомнил он об этом с болью в голосе.

— Да, был я как-то центурионом. Теперь как видишь бренн у инсубров. Что случилось в Этрурии за время моего отсутствия, коль послами посылают солдат? — Смотрит на меня с осуждением. Странный он какой-то, — Как зовут тебя?

— Я Мариус Мастама, легат, командую тремя легионами, — опускает глаза, вздыхает, — Командовал, бренн. — Отец мой — консул соправитель Этркрии. Наверное, он не допустил бы, что бы я отправился к тебе послом. Меня послал консул Септимус Помпа, его-то ты помнить должен. Ведь сам сделал его центурионом.

— Септимус — консул Этрурии? — Я едва на месте усидел.

— Это случилось утром, после твоего исчезновения. В казарму пришел Мариус Кезон и стал похваляться, что разделался с тобой. Септимус убил его. Не сам, мы помогали ему. Потом случилась война с сабинами и самнитами. Консул Прастина потерпел поражение, а Септимус спас второй легион от истребления. Ты просто исчез, а сенатор Спуриний отправился в последний путь. Жена твоя, Спуриния будто видела, что консул Прастина лично подсыпал сенатору яд в вино. Партия моего отца обвинила консула в убийстве, а Спуриния ворвавшись в зал совета, прирезала его как овцу. И никто ей не помешал сделать это. Тогда мой отец стал соправителем, а Септимус Помпа — консулом.

Конечно, эти новости для меня стали полной неожиданностью. Я не стал скрывать радость. Все-таки мой протеже смог сделать головокружительную карьеру, к тому же ребята за меня с центурионом Кезоном посчитались. Смерть Спуриния и напоминание о Спуринии, да еще в таком контексте! Чувствую себя странно. Хочу спросить: Как она? Язык не поворачивается.

— Присядь легат и расскажи, что хочет Септимус. — Мариус не стал кочевряжиться, присел на табурет. Потер колено и заговорил:

— Он просил, что бы я напомнил тебе, что ты центурион и Нобель Этрурии, приглашает тебя увидеть новый Рим, жену и сына.

— Сына!?

— Спуриния родила тебе наследника.

Вот так дела! В какой-то момент ловлю себя на том, что готов прямо сейчас уехать с послом, но тут же приходит ясность — меня «разводят». И Спуриния и сын теперь заложники большой политики.

Надеваю маску равнодушия, спрашиваю:

— Не думаешь ли ты, Мариус Мастама, что я тут же отправлюсь с тобой к Септимусу?

— Нет, командир, не думаю. Септимус метит в тираны Этрурии. Узнав, что ты жив и rex галлов, он теперь сам хочет стать царем тусков, как Тарквинии в старые времена. И не искренен он. Зовет тебя увидеть жену и сына, а сам обманом стал Спуринии мужем. — Наверное, на моем лице отразились переживания от новости, что Септимус спит с женщиной, которая родила мне сына. Собственно, как человек двадцать первого века я должен был бы нормально воспринять такую новость. Признаюсь, что на самом деле, услышать это было неприятно. Мастама по-своему воспринял мои мимические метаморфозы. — Спуриния до сих пор не ведает, что ты жив и здоров. Сам не знаю, как так вышло, но долгое время она тяготилась обществом Септимуса.

— Почему ты рассказал мне то, что обычно послы держат при себе? — Интересуюсь. Мастама, наверное, к такому вопросу был готов. Ответил сразу и без раздумий.

— Я помню, каким ты был командиром и если чужой народ принял тебя, то ты лучше того Септимуса каким он стал.

— Ты обижен на него?