Божественные тайны сестричек Я-Я

— Уместнее всего было посчитать, что жители Торнтона достаточно хорошо успели узнать я-я, чтобы пытаться что-то им запрещать. Но нет, они полезли на рожон, так что в следующем году я-я явились в полном составе: жены в вечерних платьях, мужья в смокингах — и прошествовали в зал мимо шеренги членов комитета, встречающих гостей. Те были так шокированы, что даже не попробовали их остановить. Очутившись в зале, они заняли большой стол, устроили там бар и, конечно, стали центром всеобщего внимания. Я была в ужасе.

— И разразился скандал? — полюбопытствовал Уэйд.

— Нет, пока не прибыла полиция. Когда их выводили, вспышки камер взрывались по всему заду отеля «Теодор». Шел шестьдесят девятый год, и мать, в духе времени, стала именовать своих приятелей «Котильонной восьмеркой».

— Шутишь? — не поверила Мэй.

— В Обнаженном городе существует миллион историй. И это только одна.

И прежде чем Сидда закрыла альбом, Уэйд успел вытащить еще один снимок.

— Вот и молоденькая мивочка Виви. А это твой отец?

Сидда даже растерялась, увидев красивого молодого человека, игравшего на скрипке. Гибкий и грациозный, он стоял, прислонясь к дереву. Темные большие глаза и самые чувственные губы, которые когда-либо приходилось видеть Сидде у мужчины. Одет просто: в белую рубашку с засученными рукавами и брюки защитного цвета. На лице — выражение счастливой сосредоточенности. Слева протянулась низкая древесная ветвь, какие бывают только у виргинских дубов, на которой восседает шестнадцатилетняя Виви в белой крестьянской блузе, широкой юбке и босоножках. Вместо того чтобы смотреть на скрипача, она склонила голову набок. Глаза закрыты, на губах улыбка, словно она целиком погружена в музыку. Тот, кто снимал эту сцену, поймал очень интимный момент, и Сидде вдруг почудилось, что следовало бы спросить разрешения, прежде чем смотреть на этот снимок.

— Нет, это не мой отец, — ответила она. — Это Джек Уитмен. Мой отец никогда не играл на скрипке.

— Не считаете, что он выглядит, как… — начал Уэйд, но Мэй поспешно его перебила:

— Не знаю, в чьих руках была камера, но можно сказать: снято с душой.

Сидда посмотрела на нее и снова перевела взгляд на фото. Ей хотелось повернуть время вспять, невидимкой появиться рядом с девушкой на снимке, услышать музыку, разделить расцветающую радость матери.

Несмотря на приглашение Сидды переночевать, Уэйд и Мэй уехали после ужина, объяснив, что уже заказали комнаты в «Калалох резорт» на побережье. Сидда проводила их до «мустанга», старомодного кабриолета Мэй, и женщины обнялись.

— Будь поосторожнее в бывшей Чехословакии, — шепнула Сидда.

— И в Греции, и Турции, и куда ее еще занесет, — добавил Уэйд.

— Не будет же твоя ма злиться вечно, Сид. Господи, почему бы ей просто не посмотреть пьесу? Не сдавайся, дорогая. Пока вы обе живете и дышите, шанс есть всегда, — сказала Мэй.

— Спасибо, — кивнула Сидда.

— Всего тебе хорошего. Если возникнут какие-нибудь гениальные идеи насчет «Женщин», немедленно шли факс Джереми. Он знает, где меня найти.

Уэйд обнял Сидду.

— Прости, если был стервозным. Просто хочу, чтобы все мои дети были счастливы. А Коннор Макгилл — такой жеребец-душка, что просто ой! Я имею в виду, та-акой гений-дизайнер.

— Я тебя люблю, Уэйди, — призналась Сидда.

— И я тебя, Сидди.

К своему удивлению, Сидда едва не расплакалась после их отъезда. Ей почему-то стало ужасно грустно. Хорошо хоть Хьюэлин составляет ей компанию! Эта ночь была первой с ее приезда, когда можно было спать с открытыми окнами, в одной футболке. Она плюхнулась в постель, натянула простыню до подбородка, предвкушая, как распечатает письмо Коннора.

Сидда лишь сейчас заметила, что он не только каллиграфически вывел ее имя, но и вплел в него крошечные цветочки, поместив изящные бутоны душистого горошка в буквы «д». Романтическая душа из другого века.

Распечатав конверт, она нашла каталог семян фирмы, именовавшей себя «Специалисты по душистому горошку, Берд-брук, Хальстед, Эссекс». Уголок одной страницы был загнут, и, открыв каталог на этом месте, Сидда увидела обведенный кружочком абзац:

«Лавджой». Один из лучших сортов душистого горошка, не имеющий себе равных. Очень быстро растет, не подвержен обычным болезням цветов. Главная отличительная особенность: цвет сомон, т. е. оранжево-розовый, с небольшим преобладанием мягкого оранжевого, что придает лепесткам яркость и чистоту оттенка. Не выцветает и не блекнет на самом жарком солнце. Идеален для сада и выставок. Дает крупные цветы на длинных тонких стеблях (тонкий сладкий аромат).