Божественные тайны сестричек Я-Я

Из размышлений Сидды произросло тихое мурлыканье. И продолжалось до тех пор, пока не расцвело песней «Лунная река». Она тихо выговаривала слова, вспомнив, что после выхода фильма «Завтрак у Тиффани» «Лунная река» стала любимой песней родителей. Нередко, заходя в ресторан «Частен» с Виви и Шепом, она вспыхивала от удовольствия, когда пианист прерывал мелодию и переключался на «Лунную реку»! В такие минуты она воображала себя и родителей особами королевской крови. Скажем, был вечер субботы, в каком же году… шестьдесят четвертом? Скажем, конец лета… все лица излучали летнее сияние. Скажем, Виви надела бежевое льняное платье-рубашку, Шеп — спортивный пиджак поверх защитных брюк… на Сидде и Лулу — новые сарафаны, Малыш Шеп и Бейлор в безупречно белых теннисках. Скажем, подавали омара… все прошло хорошо. Скажем, потом им подали чаши для ополаскивания пальцев, и Шеп выдал свое всегдашнее изречение:

— Прекрасный обед. Я наелся как слон.

— Двое бродяг, — пела Сидда, продолжая сидеть на причале, — отправились мир повидать. Ах, какой широкий мир, сколько нужно обойти…

Память послушно подсказывала куплеты, которым научила ее Виви.

— Мой друг — Гекльберри, — прошептала она Хьюэлин, когда была допета последняя строка, и собачка послушно положила мохнатую головку ей на колени. Грудь Сидды вздымалась, голова казалась легкой и гудящей. Пение словно промассировал о ее тело изнутри.

«Я научилась петь у мамы. В наше время никто не поет, как пели когда-то мама и мы четверо».

Сидда не знала, какой океан песен окружал подраставшую Виви. О подобном не рассказывают учебники истории. Тогда люди без умолку распевали на свежем воздухе. В тридцатых — сороковых годах было просто невозможно пройти по улицам Торнтона, штат Луизиана, не услышав пения. Пения или насвистывания. Пели домохозяйки, развешивая белье, насвистывали старые чудаки, сидя перед зданием суда на Ривер-стрит, мурлыкали садовники, копаясь в земле, заливались дети, пролетая по тротуарам на самокатах и велосипедах. Даже серьезные бизнесмены свистели модные мелодии, отправляясь в банк или возвращаясь домой. Тогда в гостиных стояли не телевизоры, а пианино. Пение не всегда означало, что люди счастливы: иногда мелодии были траурными или церковными гимнами. Очень часто музыка лилась с губ негров, чьи песни затрагивали какой-то потаенный уголок в душе Виви, будя грусть, для которой не было названия. В те дни, казалось, пели все.

Когда Сидда была маленькой, мать учила петь ее и других детей, когда возила в школу по утрам, если им случалось пропустить школьный автобус. Показала, как правильно свистеть, еще до того, как они научились говорить, и постаралась передать все свои скаутские песни и избранные любимые хиты сороковых. Сидда и ее братья и сестры знали наизусть «Пенсильвания 6—5000», «Не могу не любить своего мужчину» и «Чаттануга чу-чу» еще до того, как самостоятельно научились завязывать шнурки туфель.

В хорошие дни Виви садилась за кабинетный рояль, подаренный Багги, и объявляла гостиную залом салуна. Даже Шеп иногда подпевал таким мелодиям, как «Ты — мое солнце» или «Желтая роза Техаса».

В такие моменты Виви поворачивалась к нему и восклицала:

— О Господи! У тебя поразительный голос! Тебе бы стоило петь почаще! Не держи свой свет под спудом! Скрывать такой талант!

И Шеп на это смущенно бормотал:

— Это ты настоящая артистка в семье, Вивиан.

И ретировался на кухню налить себе бурбона.

Сидда любила минуты, когда отец присоединялся к общему веселью, затеянному и поощряемому матерью. Но такие случаи были редки, как и общение с отцом. Шеп любил жену и детей, но знал о разведении хлопка и охоте на уток куда больше, чем о семейной жизни. И эта семейная жизнь вроде как проходила мимо него, почти не задевая. Он словно не понимал, что это такое — быть членом семьи, и поэтому придерживался того, в чем больше разбирался, предпочитая оставаться в стороне. Сидда по пальцам могла пересчитать те случаи, когда оказывалась наедине с отцом. Он был человеком, отмеченным вечным клеймом поэзии деревенской жизни, но выражение лица всегда было омрачено бурбоном и невыразимой меланхолией.

Шеп Уокер не летал так высоко, как Виви, однако тоже был способен на всякие прихоти, причуды, фантазии, проявлявшиеся часто и весьма непредсказуемо. Как в тот сочельник, когда он явился домой с костюмами ковбоев, дополненными шляпами и сапогами, для каждого члена семьи, включая маленькую задорную ковбойскую шляпу для их кокер-спаниеля. При этом он был так доволен собой, что сумел лестью и комплиментами уговорить Виви позволить домочадцам (исключая собаку) пойти в таком виде к рождественской службе. После мессы, когда друзья собрались вокруг Уокеров, выглядевших, будто разом спятившая группа исполнителей кантри, Виви рассмеялась и сказала:

— Святой Шеп Креститель посчитал, что наша госпожа Божественного Сострадания нуждается в хорошем пинке под зад.