Божественные тайны сестричек Я-Я

В молодости Шеп Уокер был неотразимым сердцеедом, воплощением фермера-джентльмена, который женился на Виви Эббот, потому что жаждал вкусить ее неиссякаемой жизненной энергии. Он ни на секунду не задумывался над тем, зачем это ему нужно. Не заподозрил, что неизменная оживленность Виви имеет свою темную сторону. Шепу Уокеру в голову не пришло, что Виви с годами может его измотать. Когда-то их взаимное физическое притяжение было почти непреодолимым и даже с годами еще не иссякло окончательно, проявляясь вновь и вновь, ненужное и нежеланное, несмотря на долгие периоды воздержания и охлаждения.

Виви же вышла за Шепа Уокера, потому что обожала его голос. Ей нравилось, каким неизменно уверенным в себе он казался после того, как она целовала его. И еще потому, что (в самом начале) его присутствие заставляло ее почувствовать себя звездой. И наконец, потому, что уже в двадцать четыре года она считала: ей совершенно все равно, за кого выйти замуж.

Как-то мать сказала Сидде:

— Судьбой мне был предназначен Пол Ньюмен, но Джоанн Вудворт поймала его раньше. После этого мне было на все наплевать.

Именно эта дьявольская пляска между тихой меланхолией Шепа и лихорадочным обаянием Виви, постоянно сдабриваемая «Джеком Дэниелсом», и сформировала впечатление Сидды от семейной жизни.

* * *

Позже, вернувшись в домик, Сидда заварила себе «Эрл Грей», охладила и вытащила торшер и кресло на веранду. Не хотелось терять из виду луну. Но едва она положила на колени материнский альбом, примчалась Хьюэлин с тряпичной игрушкой, напоминая, что пора поиграть. Сидда невольно рассмеялась. Огромные глаза, слегка вытянутый нос и курчавые хлопушки ушей были такими трогательными!

Сидда опустилась на колени, потянула за игрушку и зарычала. Собака ужасно обрадовалась. И они играли, пока Сидда не сдалась и не позволила Хьюэлин выиграть.

Снова взявшись за альбом, Сидда вздохнула и на секунду прикрыла глаза.

Откройся мне. Позволь проникнуть в твои тайны.

Пальцы что-то сжали. Она посмотрела вниз и обнаружила, что держит приглашение, напечатанное на белом бристольском картоне.

Мистер Тейлор Чарлз Эббот

имеет честь пригласить вас на танцы

в честь своей дочери,

мисс Вивиан Эббот,

в пятницу, 18 декабря 1942 года,

в восемь часов.

Бальный зал отеля «Теодор»,

Торнтон, Луизиана.

Декабрь сорок второго. Должно быть, что-то вроде бала по случаю незабвенного шестнадцатилетия. Неужели во время войны устраивали подобные праздники?

Сидда перевернула карточку. Где, черт возьми, имя бабушки?

Ей стало не по себе. Это ошибка? Или сделано специально? А если так, что это означает?

Пришлось снова бороться с искушением набрать номер и спросить Виви. Но Виви дала ясно понять: «Не звони».

Сидда взглянула на часы. Девять. В Луизиане одиннадцать. Каро наверняка не спит. Сидит и цедит любимый черный кофе сорта «Коммьюнити». Единственная истинная ночная сова из всех я-я наверняка ответит на звонок, если только ее жизнь за последние дни не изменилась самым радикальным образом. До интервью в «Нью-Йорк таймс» Каро раз в два месяца обязательно звонила ей, и всегда после полуночи. Но со времени выхода оскорбительной статьи они ни разу не поговорили. С тех пор как Виви вручила свою фетву.

Схватив фонарик и поводок Хьюэлин, Сидда повела спаниеля к телефону-автомату. Дорога была пустынна, все отдыхающие уже улеглись.

Проходя мимо «Куино-лодж», она заметила, что в вестибюле все еще теплятся огоньки. Сразу стало немного легче оттого, что она всегда может зайти сюда, если устанет от одиночества. Ей нравилось собственное легкое возбуждение. Нравилось, с каким трепетом она ждет новых открытий о шестнадцатилетней Виви Эббот.

— Ем сырное печенье и слушаю чертовы компакт-диски, чем еще заняться? — ответила Каро, тяжело, с присвистом дыша. Должно быть, ее эмфизема опять разыгралась. — Как насчет тебя, подруга?

— Каро! Я здесь, на краю Соединенных Штатов, пытаюсь понять, что делать с остатком своей жизни.

— Гнусное занятие для такой красивой девушки, — невозмутимо произнесла Каро, почти идеально имитируя Граучо Маркса[55].

Сидда рассмеялась, представив, как Каро, отпустив очередную шуточку, пожимает плечами: «Ничего не могу поделать. Я своего рода наркоман».

Усевшись на узкую скамью в крошечной телефонной будке, оставшейся еще с пятидесятых, Сидда отстегнула поводок и скомандовала Хьюэлин сидеть.

— Не извращай это слово, черт возьми! — фыркнула Каро. — Я и без того сыта по горло окружающими, которым вздумалось твердить в один голос, что все они либо наркоманы, либо рабы привычек. Ты всего лишь мыслитель, и только. И была такой с четырех лет. Это в твоей натуре. Что еще новенького?

— Что-то ты не слишком удивлена моему звонку.

— А стоило?

— После… после той истории с…

— С этой толстозадой нью-йоркской репортершей? Брось, за кого ты меня принимаешь?

— За лучшую подругу матери.