Божественные тайны сестричек Я-Я

Виви уложила в чемоданы три бутылки «Джека Дэниелса», обычную норму на время путешествий. В ночь премьеры она сунула в сумочку серебряную фляжку. Это первое, что заметила Сидда. Это и еще упорный отказ матери снять шубу. После этого она стала исподтишка наблюдать за матерью, гадая, когда произойдет взрыв. Приезд матери устраивал Большой Шеп. Позвонил Сидде и рассказал, как сильно рвется Виви на первую постановку дочери. Сидда согласилась ее принять, несмотря на сомнения. В конце концов, это дебют, пусть и в дальнем северном штате, и она хотела, чтобы мать была рядом. Чтобы гордилась дочерью.

В детстве, бывая на вечеринках я-я, Сидда часто видела, как женщины исполняют свои номера: песни с подтанцовками, спетые чуть-чуть фальшиво, в стиле сестер Эндрюс[56].

Виви брала себе роль Пэтти: строила рожицы, закатывала глаза и приплясывала на месте. Сидда, притаившись у двери чулана, жадно наблюдала за каждым жестом.

— Ну как мы тебе, мивочка? — спрашивала обычно Виви. — Какие-нибудь режиссерские указания?

У Сидды неизменно находилось очередное предложение, и иногда леди к нему прислушивались. Тогда ее охватывали восторг и сознание собственного могущества и восхитительной власти. Позже, в задымленной гостиной, окруженная взрослыми, под звяканье льда в хрустальных коктейльных стаканах, Сидда наблюдала, как воплощается в жизнь ее идея, и от волнения лишалась дара речи. Она по-прежнему не знала, как объяснить свое состояние. Страсть к театру и запутанные отношения с матерью пересекались в не имеющем названия месте души Сидды.

На вечеринке она позаботилась представить Виви как можно большему числу собравшихся. Но людей было много, и вскоре их разлучили. Когда директор театра предложил тост за Сидду, а хозяин внес торт, украшенный сделанными из глазури масками трагедии и комедии, Сидда смущенно вспыхнула. Но сказала несколько слов, поблагодарив актеров и свою команду, пошутила насчет трудностей, связанных с постановкой пьесы великого Артура Миллера, и объявила вечер лучшим из всех дней рождения, которые у нее были. И совершенно забыла упомянуть о Виви.

После, стоя у камина и разговаривая с главным осветителем, молодым англичанином, она заметила собравшуюся у окон толпу.

Уэйд Конен, создавший костюмы для спектакля, подошел к Сидде и тихо спросил:

— Мама увлекается выпивкой?

Сидда сильно покраснела.

Уэйд, светловолосый симпатичный мужчина, большой шутник, изумительно пародировавший Дайану Росс, прекрасно относился к Сидде и все пытался уговорить ее вместе с ним поднимать гири в местном тренажерном зале, утверждая, что режиссеру полагается быть мускулистым. Сидда надеялась, что им выпадет удача снова работать вместе и что они подружатся.

— Ее любимый яд?

— Бурбон, — пояснила Сидда. — Хороший бурбон.

— Мой старик травился хорошим скотчем.

— Меня тошнит от запаха бурбона, — призналась Сидда.

— Попытаюсь всучить маме кусочек торта, — решил Уэйд. — А пока попробуй коктейль из креветок и помни: сегодня твой день рождения.

— Спасибо, Уэйд, — поблагодарила она, целуя его в щеку. — И еще спасибо за то, что столько трудился над костюмами. Никогда не забуду, как мы изворачивались, чтобы уложиться в бюджет. Ты поразителен.

— Это еще что! Вот видела бы ты мою коллекцию вечерних платьев из магазинов «Армии спасения», солнышко!

Сидда болтала с супругами, задававшими вопросы о роли женщины в театре, когда, перекрывая шум, раздался высокий голос матери. Сидда закрыла глаза и прислушалась. Ей были знакомы эти звуки: какофония, спровоцированная пятью порциями бурбона.

Перед камином, счастливая оказаться в центре внимания, Виви картинно вышагивала, волоча за собой шубу Тинси. Голова откинута в гротескной имитации величия, манерный акцент напоминает о Талуле.

— Не следует позволять детям ставить пьесы, — говорила она. — Не следует позволять детям прикасаться к американской классике вроде Артура Миллера.

Вертя в шубу в руках, то кокетливо кутаясь в нее, то вновь сбрасывая, так, что она едва не падала в огонь, Виви свысока взирала на толпу. Сидда пробилась вперед, и мать пригвоздила ее к месту пьяным взглядом:

— И вообще, кто разрешил тебе ставить пьесу?

Тут же воцарилась полная тишина.

Сидда закусила губу и шагнула к матери.

— Я задала тебе чертов вопрос, Сиддали Уокер, — с трудом выговорила Виви, едва ворочая языком.

Сидда остро ощущала взгляды собравшихся. Комната внезапно показалась душной и жаркой, словно жизнь в ней замерла.

— Никто, мама, — мягко ответила она. — Меня пригласили.

— О, извини! — громко воскликнула Виви. — Тебя пригласили? — И, широким жестом обведя комнату, вызывающе объявила: — Слышали? Ее пригласили.

У Сидды на глазах выступили слезы, но она держалась. Будь она проклята, если сломается сейчас, на глазах у всех.

Глубоко вздохнув, она повернулась к двери.

В этот момент на сцене появился Уэйд Конец с тарелкой еды.

— Знаете, — сказал он Виви, многозначительно улыбаясь, — я умирал от желания застать вас одну. Мне непременно нужно сказать вам кое-что. Только вам и ни одной живой душе в этой комнате.