Божьи безумцы

Мы спустились в долину ниже Бланава, решив перейти реку вброд там, где всегда ее переходили. Финетта оступилась, упала в воду. Я ее вытащил, схватив за косы, и хотел зашагать побыстрее, чтобы она хоть немного согрелась, но она совсем не могла больше идти. На полпути к перевалу Бегюд она забилась в глубокую впадину скалы. Я слышал в темноте, как она стучит от холода зубами. Я тоже продрог.

А тут еще загремел гром, и со всех четырех сторон налетели ветры, так и воют, лютуют, сражаются друг с другом.

Финетта окликнула меня, позвала в пещеру.

Клянусь, оба мы совсем закоченели, и все кругом было холодное, ледяное — и дождь, и ветер, и небо. Так откуда же возник огонь, согревший нас, если не по особой благодати господней?

Молнии следовали одна за другой так быстро, что все небо переливалось голубоватым светом. Ветер усилился, потом вдруг хлынул дождь такой частый, и капли были такие крупные, как будто посыпалось зерно из лопнувшего мешка пшеницы. Забравшись в самую глубь нашей норы, я распахнул свой кафтан из козьих шкур, и моя любимая, вся мокрая, дрожащая, скользнула под него, словно форель под камень в быстрой реке.

Только от стариков слыхали мы о таких грозах, только в наших горах случаются такие бури, да и то, говорят, бывают они раз на памяти одного поколения: такие грозы не признают времен года и, если им вздумается, бушуют и зимой, а не только в марте или в августе. Мы слышали, как с гулким стоном раскалывались вековые каштаны, и при свете молний видели, как в воздухе, словно ласточки, пролетали огромные толстые ветки.

Укрывшись под козьей шкурой, Финетта что-то делала вслепую короткими быстрыми движениями. А когда она рас-< стегнула мне рубашку, я понял, что она сбросила с себя мокрую свою одежду. Я вдруг задрожал, но она сказала мне;

— Пастухи так делают, Самуил.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что ее маленькие груди, два нежных шара, проникли мне в сердце ив мысли мои. Никогда я раньше не думал, что и у Финетты женская грудь. И вдруг, словно молнии, сверкавшие в небе, возникли во мне странные чувства: я ощущал, какая нежная; у моей любимой кожа; я осязал все изгибы ее тела, я слышал какой-то острый аромат, от которого у меня кружилась голова; я тихонько поглаживал ее, как гладит пастух ягнёнка, спасенного от мороза. Странные, удивительные чувства все возрастали, ширились во мне, стали важнее всего, и я позабыл о грозе, о мраке ночи, о войне, а два теплых живых яблочка были для меня двумя солнечными вселенными.

А затем свершилось нечто еще более необычное: губы мои коснулись губ Финетты, потянувшихся к ним, и уста наши прильнули друг к другу с такой силой, что приоткрылись наши души, познали друг друга до самой глубины, и в те мгновения долгого лобзания мы не задохнулись лишь потому, что некто дышал за нас.

Сраженная этим поцелуем, Финетта уронила голову на плечо мне, как роняет смоковница свой плод, напоенный сладким соком. Затем она заговорила. Под козьей шкурой нам было жарче, чем у самой решетки пылающего очага, где ставят скамейку для стариков. Финетта заговорила, но голос ее изменился, стал томным и певучим; я затрепетал, услышав его, и речи ее были необычны и чужды прежней Финетте. Она говорила:

— Как хорошо от тебя пахнет, мой милый! От поцелуя уст твоих у меня вырастают крылья! Никогда мы не были так близко, и мне еще лучше, чем в мечтах! Любовь! Вот она какая, Самуил. Возблагодарим создателя, ниспославшего нам ее, вознесем хвалы господу, даровавшему нам это алканье и пищу, утоляющую его. Самуил, я жажду, жажду любви твоей. Ах, как мне хорошо! Обними меня крепко-крепко!..

Я сжимал ее в объятьях. По склонам стремглав летели каменные глыбы. Гора вздрагивала и стонала под бичом грозы, но вспышки молнии не проникали сквозь козью шкуру, и под ее покровом ослепляла нас сверканьем своим только любовь.

Финетта говорила, вернее, странные ее слова сами собой текли из ее уст, ласкали, обволакивали меня пегой. Я замирал от этих слов.

— Возлюбленный, как мне сладко с тобой! Как ты мне мил! Ты мне ближе, чем родная мать, и почти также знаком мне, как я сама. Твои руки обнимают меня, но ведь мы с тобой едины, наконец-то мы обрели друг друга. Дух божий проникает в меня и говорит мне: «Дитя мое, говорю тебе: будьте вы, как воды горных потоков, что, сливаясь вместе, образуют реку, животворящую плодовые сады в долине. Знай, дитя мое, поцелуй ваш господь принял как молитву…» И еще дух божий говорит мне, Самуил: «Дитя мое, запомни: только что были одиночество, холод, мрак и усталость, а вот теперь у вас солнце и зной, и в сердце вашем — грядущее! И если не увидите вы в этих внезапных переменах руки всевышнего, значит, нет в вас истинной веры…»

Я отвечал ей поцелуями, нежно ласкал ее, как пастух ласкает ожившего ягненка, а она говорила все тише, тише, все медленнее, пока наконец сон не сморил нас.

Когда мы проснулись, было уже совсем светло. Исхлестанные дождем и ветром горы, свежие раны на каштановых деревьях блестели под лучами ясного, отдохнувшего солнца.