Божьи безумцы

Должно быть, и ей самой, так же как и мне, казалось неудобным благодарить бога за эту милость, — вопреки обычным славословиям она произнесла сии похвальные слова чуть слышно, одним дыханием, обдавшим меня жаром.

Старик Поплатятся обнял нас обоих, хрустнув суставами тощих своих рук, и сказал с тяжелым вздохом:

— Вот вам Мафусаил, спешивший вслед воинству, но уже бессильный, а вот юный Давид, полный сил, но чуждый бранных дел… Ах, крестник, как все запутано у всевышнего.

Итак, я неожиданно избавился от обязанности проливать кровь, но теперь эту кровь, всю рту кровь, еще более красную, густую, хладеющую, я вижу, чувствую даже раньше, чем ее проливают…

С того самого дня, как слесарь Дельмас, отец нашего Дельмаса, на диво искусный охотник, привез однажды из Бужеса белого волка с красными глазами, никогда еще не видал я такого любопытства у наших горцев.

Малый народ Пустыни обступил пленного испанца, и Исайя Фельжероль умолял, чтобы захваченного разбойника не убивали, пока не вернутся двоюродные братья Исайи.

Какое странное создание этот пленный! Весь он жилистый, кожа темная, волосы черные, как смоль, лицо костлявое и скуластое, нос горбатый и губы тонкие-тонкие. Камзол на нем кургузый, короткие штаны туго обтянули тощий зад. На ногах туфли, вроде женских, держатся на шнурах, обвивающих ногу до самого колена. Из оружия у него два пистолета, какое-то чудное ружье с коротеньким стволом и кинжал с широким обоюдоострым клинком, с таким тонким и наточенным лезвием, что иные уже попробовали употребить его вместо бритвы.

Дядя Финетты, притащивший его из своего хутора Корньяра, рассказал нам:

— Попался он как муха в молоко! Ой-е! Вот как я его поймал…

Домочадцы дядюшки Ларгье нашли пленного у себя в подвале: он храпел у винной бочки, отстав от отряда испанцев, таких же бандитов, как он. Дядюшка Финетты привез его к нам на своем осле, — положил на седло, как бочонок вина, и крепко привязал, опутав веревками от шеи до лодыжек. Кузнец Бельтреск, очень довольный, снял с осла этот груз.

— Ах ты, сука монашья! Наконец-то хоть одного поймали!

В карманах пленного оказалось серебро, обручальные кольца, ожерелья, браслеты и большая монета червонного Золота с изображением доброго короля Генриха и с надписью: Henricus IV D.G. Fancorum et Navarae Rex.[5] Под кафтаном на груди у пленного болтались на шнурке с десяток медных образков различных святых и прочие амулеты.

Старик Поплатятся воскликнул:

— Стоило вывернуть этому вору карманы, и сразу душа его обнажилась.

Чтоб протрезвить пленника, кузнец Бельтреск ухватил его за лодыжки, зажав обе в кулак, приподнял и несколько раз окунул ему голову в ледяную воду горного потока. Мокрые, черные, как у дьявола, космы упали на лицо очнувшегося пленника, он дико озирался и бормотал какие-то невнятные слова, словно спрашивал: «Чпо такое? Что такое?»

Соблюдая обычай мирного времени, дядюшка Ларгье лишь после долгих наших упрашиваний согласился выпить чарку вина (из запасов полковника Марсильи). По его мнению, пойманная редкостная птица говорила на языке мавров, как оно водится у этих пиратов.

Вытянув шею, разбойник поворачивался то в одну сторону, то в другую, прислушивался, приглядывался, принюхивался, пытаясь понять, кто мы такие. Должно быть, наш способ знакомства с ним просветил его, и, верно желая доказать, что перед нами не дикий зверь, он вдруг принялся читать молитвы: прочел «отче наш», «богородицу» на латинском языке, как положено у католиков. Видя малый их успех, он живо сменил оперение и давай выкрикивать слова военной команды, единственное, что он знал на языке короля нашего, но тут как раз вернулась из Борьеса Финетта, с лицом унылым, грустным.

Весть, принесенная ею, опечалила нас более, чем новые и новые смерти, уже становившиеся в Пустыне привычными. Мы столь потрясены были, что ахнули от ужаса, когда Финетта передала, что Юрбен Панар отрекся от веры перед тем, как его расстреляли на площади Коломбье.

Оказалось, что отряд испанских бандитов добрался до лощины, где пасся скот с Нового хутора, и сперва для забавы перестреляли в стаде коз и овец, а потом схватили старого пастуха и увели его в Женолак.

Бельтреск воскликнул в гневе:

— Эх ты! Лучше помолчи, девка! Я-то ведь знаю Юрбена с Нового хутора. Такие, как он, от своей веры не отрекутся, хоть искроши их на мелкие кусочки.

Финетта в ответ сказала только, что семейство Панаров получило уведомление, чтобы они пришли и взяли тело, и это вовсе не слухи, — она собственными глазами видела труп деда Юрбена с Нового хутора.

И никто уж больше не спорил, всякому известно, что родным выдают прах лишь тех казненных, кои перед смертью обратились в римско-католическую веру.

Старик Поплатятся схватил спою внучку за плечи и, злобно встряхивая ее, крикнул:

— Я ведь тоже знаю Юрбена, знаю! Коли ты его видела мертвым, скажи, что они с ним сделали, раз он пал так низко… да еще на склоне лет!

Вся трепеща, Финетта опустила голову. Маленький Элизе спросил все-таки:

— Финетта, они перебили ему все кости, да? А может быть, обмотали фитилями, пропитанными серой, и сожгли его тело?